Зимняя воцна

Они стали драться. Бандит оказался дилетантом. Лех применял неотразимые приемы. Он дирижировал боем, он был дирижером и композитором. Какая жестокая, дикая музыка. Человек убивает человека. Мало тебе было тамошних боев. Лицо его перекосилось: оскал Войны, крови, азарта. Ты выиграешь! Это твой орел, а не решка! Но и парень оказался не до конца дурак. Он сжал губы подковой: мол, поищи других дураков махать руками, — и выхватил из-за пазухи нож.

— Ах, ты так, падаль.

Лех мгновенно выхватил — сзади, из-за спины, из кармана штанов — нож в ответ. Поножовщина. Глупо. После того, как спаслись от черных — тупой полупьяный бандит, подземный армагеддонский переход. Нет ничего глупее такой поножовщины. Побледневшая Воспителла не кричала, не звала на помощь — только вжималась в стену, и раскрытые ладони ее нервно, судорожно ползали по морозящему грязному льду кафеля. Патроны в бодигарт-эрвейте кончились. Она расстреляла все.

Как прекрасно женщине всегда иметь при себе маленький револьвер. Как отвратительно, что в нем кончаются патроны.

И внезапно над прорытой в земле Армагеддона подземной норкой, где сцепились в пошлой, кровавой драке два зверя-мужика, раздался гул. Страшный гул. Что это. Что это! Двое сразу перестали драться. С обшлага Леха медленно цедилась на заплеванный асфальт кровь. У бандита лицо пестрело свежими порезами, и парок стоял над щеками и располосованными скулами, над синяком под глазом.

Прямо на них, уставших от драки, слушавших надземный гул, летел-катился с лестницы третий мужик, лупоглазый, расхристанный, в нищем пальтенке. На лице у него колом торчало горе, ярко светились слезы.

— Вот вы тут деретеся!.. — заблажил он надрывно. — Деретеся, да!.. Гады, суки!.. А тут по Армагеддону опять-снова танки-шманки идуть!.. Броневики!.. Вота!.. Горе-то черпать будем не ложкой — ковшом!.. До нас, до нас эта сволочная Зимняя Война докатилась!.. Поняли?!..

Лех и бандит поглядели в избитые лица друг другу.

— Может, от нас-то она вдаль, туда, и покатилась. Враки все это, что в полководца стрельнули… и она началась… она же никогда, никогда не кончалась…

Они все вчетвером, бандит, Лех, Воспителла и нищий деревенский мужичок, неведомо как занесшийся в бешеный Армагеддон — может, на рынке приехал чем вкусненьким приторговать, может, в гости к куме или на пьянку к дружку, — медленно поднялись вверх по лестнице из-под земли. Гул обнял их. Танков не было видно — над Армагеддоном висел сплошной горький зимний туман, и в него проваливались машины, деревья, люди, лица.

Воспителла попыталась нашарить в холодном тумане окровавленную руку Леха. Она плакала.

— Кому теперь будут нужны мои помады!..

— Не волнуйся. Поедешь за море. Полетишь. Я сам снаряжу тебя. За морем твои сурики всегда будут в цене.

Голос его стал сух и льдист. Она уцепила его за руку — он оттолкнул ее.

— Лех, что с тобой?.. Тебя как подменили. Может, мне лучше… с этим вот бандитом… уйти?..

— Может, и лучше.

Он раздул ноздри. Он зачуял запах пороха. Вот она. Вот она, родимая, пришла, достучалась, добрела сюда. Встречай гостью, град Армагеддон. Война. А, тут женщина стоит. Да. Женщина. Воспителла. Смазливая парфюмерка. И он ей сердце открывал. А вот она, пришла, Зимняя Война. И он снова свободен и счастлив. Она одна, Война, возьмет его сердце — с порохом, с темной кровью, с бульканьем систол.

— Лех, что ты?!

В ее голосе звучал страх. Это был страх животного в бойлерной перед закланьем.

— Все в порядке. — Он выпрямил спину, чувствуя, как все шрамы на спине приходят в движенье. — Иди к себе домой. Одна. Видишь, это Зимняя Война здесь началась. Иди. Я приду позже. А может… совсем не приду. Третий Глаз мы потеряли. Теперь он смотрит на этот мир уже без нас. И Анастасия его никогда не получит. Хоть все глаза в Париже проглядит. Мы его потеряли. И как только мы его потеряли — здесь началась Война.

— Ну, до свиданья тогда… А?..

Она стояла перед ним, мяла на груди изорванную кофтенку.

Молчанье. Гул. Туман.

Бандит и мужичонка стояли рядом с ними, как два святых на иконе. Бандит промакивал рукавом испятнанную кровью ряшку, мужичонка крестился и молился, как умел, зная, что молись не молись — все бестолковое дело. Война глуха к молитвам. Война гудит и прет напролом. Гудят самолеты и танки. Ее не остановишь.

Откройте, Святые, что с нами со всеми станет.

— До свиданья, — с натугой, нехотя, через силу выдавил из себя он, как масло из тюбика.

Он сдержал слово. Он пошел к ней. По черной ночной улице гулял туман и ветер. Неостановимый гул насыщал черный воздух. Он говорил сам с собой. Думал вслух. Произносил слова отчетливо и жестко.