Зимняя жертва

«Элизабет забеременела через несколько недель после того, как Калле вышел на свободу. Он рано состарился, лишился зубов и был вечно пьян. Поговаривают, что его избили в тюрьме за какие-то его дела в Стокгольме — вроде где-то проболтался. Но женщины, как и раньше, были без ума от него. Его видели в парке по субботам. Драки, волокитство…»

Черная черепица. Дым из трубы. Камин, конечно.

«Потом родилась девочка, Лотта. Так оно и продолжалось. Калле пил и дрался, бил жену, мальчика и девочку, если та не переставала плакать. Но что-то удерживало их вместе… Калле имел обыкновение стоять внизу, возле кондитерской, и задевать прохожих. Полиция не трогала его, ведь он был старик».

Малин возвращается к дому, но медлит, прежде чем войти в гараж. В дальнем углу участка виден древний дуб — ведь он уже был здесь при тебе, да, Мяченосец?

Да, он стоял здесь при мне.

Я бегал под дубом и вокруг него вместе со своей сестрой.

Мы бегали, чтобы быть подальше от папы. Чтобы отпугивать его своим хохотом, шумом, криками.

И потому же я ел.

Пока я ел, была надежда; пока была еда, была вера; пока я ел, не существовало другой реальности, кроме еды; пока я ел, молчало мое горе, причиняемое тем, что никак не хотело оставаться в своей мрачной берлоге.

Но что было толку в беготне и обжорстве?

В итоге мама исчезла. Рак сначала забрал ее печень, а потом ее всю, через месяц она покинула нас. И наступила вечная ночь.

«Когда Элизабет умерла, фрекен Форс, социальной службе следовало забрать детей, но они ничего не смогли поделать. Калле хотел, чтобы дети остались с ним, и нашел поддержку в законах. Бенгту исполнилось двенадцать, малышке Лотте шесть. Он уже тогда был безнадежен — порченый товар, готовый к утилизации. Мальчик с поворота, одинокий среди одиноких, чудовище, от которого все предпочитали держаться на расстоянии. Как можно разговаривать с людьми, если они смотрят на тебя как на чудовище? Я наблюдал это со стороны и если в чем и согрешил, так это в том, что просто прошел мимо него тогда, когда он в некотором смысле еще существовал в человеческом мире, — если вы понимаете, фрекен Форс, что я имею в виду. Когда он еще нуждался в моем и вообще в нашем, человеческом обществе».

Но мама? Элизабет? Что делать, когда ее сил остается лишь на то, чтобы отвести руку, занесенную для удара? Когда пальцы искалечены настолько, что больше не могут шить?

Малин обходит вокруг дома и пытается представить, что там внутри. Как обитатели глазеют на нее, гадают, кто она такая. Что ж, смотрите. Недавно посаженные яблони, идиллия среди цветов. Знаете ли вы, как легко все это разлетается на куски, исчезает навсегда?

Мама, даже если ты не можешь, вернись.

Ты об этом просил, Бенгт?

Я больше не могу говорить.

Даже наши, мои силы ограниченны.

Сейчас я хочу только парить.

Парить и гореть.

Но я очень тосковал по ней. И боялся за свою сестру. Может, поэтому я и ударил, я не знаю. Чтобы каким-то образом все собрать.

Ты сама видишь дома вокруг. Я тоже видел, как должно и как может быть.

Я любил его, моего папу, поэтому я и поднял топор в тот вечер.

Грязнули, вонючки. Запуганные, взвинченные дети. Дети-которые-не-ходят-в-школу. Дети пьяницы.

Девочка, малышка Лотта, которая разучилась говорить, пахнущая нечистотами и бедностью, — ей нет места в начищенном до блеска социал-демократическом обществе.

Пара ботинок от «Катерпиллар» прокладывает глубокие следы в снегу на заднем дворе по направлению к вилле мечты. Дверь открывается, звучит подозрительный мужской голос:

— Простите, чем могу быть вам полезен?

У молодой женщины-полицейского удостоверение наготове:

— Полиция. Я всего лишь хочу осмотреть участок. Много лет назад здесь жил один человек, в отношении которого ведется расследование.

— Когда же? Мы живем здесь с девяносто девятого года.

— Не беспокойтесь. Это было давно, до того как построили этот дом.

— Могу я запереть дверь? Холодно!

Менеджер по продажам, что-то типа того. Мелированные волосы, хотя ему верные сорок.

— Запирайтесь. Я почти закончила.