Зимние каникулы

Комиссия скоро покончила с делами; они собрали инструменты, свернули бумаги, съели барашка и, торопясь, как бы не припоздниться и не заночевать в пути, уселись в повозку и укатили, а крестьяне разошлись и оставили труп под вязом: темнело и хоронить его было уже поздно. Яндрия стоял на дороге, он неотрывно смотрел вслед повозке, которая растворялась в рассеянном сиреневом свете осеннего вечера, и сосредоточенно думал, одному богу известно о чем. Впечатляющим было это мгновение: повозка удалялась, скрипели колеса, перемалывая дорожные камешки, а сумрачный воздух все еще сохранял какой-то невидимый, затаенный свет. Мгла густела и опускалась на село, словно мутный осадок; с возвышения казалось, что село в долине постепенно тонет, звуки, доносившиеся оттуда, становились все более далекими. Из дома, в котором жили убитый и убийца, слышались неясные плач и причитания женщин, над крышей вился облачком дым и терялся в вышине. Яндрию вдруг охватила какая-то странная, невыразимая печаль, тоска, и, хотя ему были незнакомы другие края и иные люди, он почувствовал себя здесь одиноким и чужим, а неведомая дотоле ностальгия нахлынула на него, сдавила горло.

Два дня Яндрия не находил себе места. Из памяти не выходили лица врача, судьи и писаря. Они пробудили в нем дремавшее любопытство: чем сейчас занимаются эти люди, как они живут? И хотя ничто не связывало с ними, мысли о них куда-то властно влекли его.

Вскоре он ушел из села. Щедро оставил брату свою часть дома, отвоеванного у скал поля, несколько голов скота, свое видение бескрайних гор, свою долю родных ветров и солнца — все это за несколько форинтов наличными — и подался в приморский городок искать заработок с неясным ощущением, что это будет не единственная остановка на жизненном пути.

II

В городке он нанялся работать посыльным в управу городской общины, быстро освоился, привык к новой среде. Тут, в волостном центре, он выучился многому, кругозор его расширился. Видел, как живет, о чем думает этот мирок, приглядывался, как вращаются самые маленькие колесики общественной и государственной машины, свел знакомства с чиновниками, лавочниками, землевладельцами, с начальниками, бывал в читальнях, кофейнях, разных учреждениях, наблюдал за городским людом на работе и отдыхе. Короче говоря, узнавал мир города, не села.

Проходя как-то с конторской книгой за пазухой под окнами дома сборщика налогов Росси, он бросил взгляд на его жену Антониетту, бездетную, обуреваемую неисполненными желаниями, которая постоянно, нескончаемо возлежала на подоконнике выходившего на улицу окна квартиры, как на смотровой вышке. Однажды он проявил свою услужливость, предложив добряку Росси отнести домой купленное мясо, и тем самым избавил его от подъема по лестнице. Судя по всему, это сыграло свою решающую роль. Потом Яндрия еще несколько раз заходил к госпоже Антониетте наколоть дров, причем стук топора прерывался все более продолжительными паузами, и, когда Яндрия выпутался из этой истории, у него была серебряная цепь для часов и набриллиантиненные усики.

В управе по милости жены сборщика налогов Яндрия оставался до тех пор, пока не подошел срок идти в армию, и за все это время он ни разу не был в Клисовцах, даже когда умерла его мать, а брата видел четыре-пять раз — тот приезжал в город уплатить штраф или сделать покупки к Рождеству.

III

Только попав в армию, Яндрия понял, что нашел то, для чего был создан. Тут могли сполна проявиться его лучшие качества: ловкость, выносливость, смекалка, нечто воинственное, тлевшее без применения в его семье, во всем селе, с тех пор как прекратились стычки с турками и грабительские набеги на Лику и Боснию, что долго таили и что проглядывало на свет божий лишь в пристрастии к ловкой краже, умении рассказывать об удалых гайдуцких похождениях, петь песни ускоков, которые впитывал в себя длинными зимними вечерами в продымленном доме в Клисовцах, как единственное развлечение в скучной размеренной жизни. Теперь это «нечто» дало о себе знать во весь размах и ширь, но, разумеется, в ином, более развитом виде, в красиво одетой, вышколенной, хорошо оснащенной и кормленной государевой армии.

Нетронутость его молодой силы перелилась почти с каким-то наслаждением в опеку воинских уставов, порядка и дисциплины и охотно поддавалась переделке. Наверное, именно тогда Яндрия перешел из православной веры в католическую, или по крайней мере заявил, что он католик, и как таковой числился в списках, хотя потом утверждал, что вся семья сменила веру во времена униатства, еще в начале века.