Зимние наваждения

— Вильяра, нверное, ты хотела спросить меня об Аю, дочери Тари? Аю зачарована родственной кровью, и ты наверняка в этом замаралась. Или, скажешь, ты никогда не мяла шкуры с предызбранным для посвящения Лембой, мужем Аю?

— Не скажу, — выдохнула Вильяра сквозь обморочный звон. Ей стало вдруг почти всё равно, что говорится, что происходит вокруг, лишь бы на ногах устоять.

— Зато я скажу, Тринара! — рявкнул Альдира. — И Ркайре повторю. Вы, меченые Солнцем! Вы, присягнувшие Великому Безымянному! Вы, замаравшие себя собственным беззаконием, а не чужими чарами. Вы опять берёте на себя слишком много!

Тринара зарычал и оскалился. Но, не выдержав долгого, прямого взгляда Альдиры, умолк, ссутулил плечи, отступил на полшага назад.

— Присядем, и рассказывай, что ещё вы узнали у купчихи Тари, — тут же велел ему Альдира.

Тринара плюхнулся на задницу, как осаженный ездовой зверь. Вильяра постаралась сесть, а не рухнуть, и ей даже удалось. Сдержала стон, перевела дыхание — спросила.

— Мудрый Тринара, ты сказал, что знаешь об Иули Нимрине от беззаконницы Тари. Но мать Аю не бывала в доме Лембы ни прежде, ни сейчас.

— Зато купчиха Тари прекрасно владеет безмолвной речью. Ркайра с Гунтарой подсказали ей, какие вопросы задать дочери. Аю не могла не ответить.

— Вы дёргали Аю за родственные чары!? Проклятие, я только начала её лечить!

— Мне жаль, — развёл руками Тринара.

Больше всего Вильяра хотела утолить голод его плотью и кровью! Но толкушка из сыти — более подходящая, здоровая, а главное, законная пища.

«Мудрый Альдира, я срочно возвращаюсь в дом Кузнеца».

«Иди, Вильяра. Проведай жертву родственных чар и постарайся отдохнуть сама. А обо всём, что натворили эти старейшие, мы будем говорить на Совете».

***

Самые ранние электрички в Москву Ромига пропустил. Подгадал время, когда основная масса челов едет на работу, чтобы легче затеряться в толпе. Не стал брать с собой большой рюкзак: припрятал его в лесу, в буреломе. А в маленький, чуть менее потрёпанный рюкзачок первым делом сунул ту самую книжку, будто она могла послужить ему пропуском в родной Город. Заодно прихватил чистую тетрадь в клеенчатой обложке, пару простых карандашей и шариковую ручку. На Голкья ему ужасно не хватало письменных принадлежностей, а попытка выделать пергамент из беляночьих шкурок не увенчалась успехом. Тетрадку он мог бы купить вчера, но не сообразил. А тут подвернулась — пусть будет! Ромига не знал, вернётся ли он ещё в этот дом, и забирал с собой всё, что может пригодиться, одновременно уничтожая явные следы своего пребывания.

Шагал сквозь лес — пытался строить планы на будущее, но выходило плохо: слишком много неопределённостей.

Вообще-то, вся ситуация отдаёт махровой, ядрёной бредятиной. Однако реальность не плывёт, не мерцает, не сквозит сквозь закрытые веки, как видения Первой Войны, где Ромига однажды заплутал. Реальность тверда, упруга и однозначна. К примеру, как эта ель: можно постучаться об неё башкой — будет не только больно, но и синяк, и смола в волосах… Хотя, качественное, мастерское наваждение не разоблачишь без магии. А если тот, кто заморочил, сильнее тебя, то и с магией не разоблачишь.

Ладно, вчера Ромига принял решение искать знакомых челов, значит, для начала, он поищет знакомых челов. А попутно — вволю насладится летним теплом, отогреется после снегов Голкья. День обещает быть погожим и жарким.

Утро в лесу прекрасно. В электричке — уже так себе, особенно, когда ближе к Москве в вагоны битком набились челы. Ромигу не толкали, не затирали в толпе, но и не шарахались, как обычно от нава, полного магической энергией. Пассажиры теснились, потели и пахли, пытались доспать, вяло переругивались между собой…

Долгожданная «Ленинградская»! Он вышел на платформу, но не рванул, как вчера, к Цитадели, а остановился, призадумавшись. Недалеко от станции — лаба Семёныча. Ромига предпочёл бы начать оттуда, но застать старика на работе в восемь утра — почти без шансов. Вряд ли за одиннадцать лет старый сыч переписался в жаворонки… Если вообще жив! При мысли о геоманте-фотографе на сердце тяжело. Ромига должен был вернуть ему заклятие обещания, но так и не припомнил, каксделал это. А сделал ли? Ладно, к Семёнычу — позже. Сейчас самое время навестить другого знакомца, обитающего на улице Алабяна.

Димку Осия, одногруппника и приятеля Романа Чернова, Ромига подстерёг возле подъезда. Узнал его сразу, хотя тощий паренёк успел заматереть во вполне представительного мужчину. Нав вывернулся ему навстречу из-за припаркованных машин с возгласом:

— Дим, привет! Узнаёшь?

Тот затормозил, поднял взгляд на нежданное препятствие — изучал Ромигу минуты полторы, старательно морща лоб — протянул:

— Нет, а должен?

Ромига скороговоркой напомнил обстоятельства их знакомства: первую практику на раскопках в Евпатории, некоторые совместные похождения. Чел слушал всё более озадачено, и Ромига заметил, что у бывшего приятеля нет, совсем нет шрама поперёк левой брови, заработанного тогда же и там же, в драке с местными ребятами.