Зимние убийцы

Комната, где мы расположились, похоже, использовалась в качестве трапезной. Аккуратные занавески на окнах, накрахмаленная скатерть, чистота — во всём этом чувствовалась женская рука. Стульев было всего два. Барбудо сел и с неприязнью воззрился на нас. Инспектор занял свободный стул. Мы, за неимением сидячих мест, остались стоять. Блеклая дамочка устроилась за спиной отца.

— Итак, доктор, нам известно, что вы обнаружили в Хрустальных горах остатки армии «непримиримых». Замерзших насмерть конфедератов, — начал я. — Вы не будете отрицать этот факт?

— Даже и не подумаю, любезный! — запальчиво возразил доктор. — Да, я обнаружил их! Скажу более — спустя несколько лет я вывез оттуда семь тел в ледяных блоках!

— Куда вы их дели? — тут же поинтересовался инспектор.

— Сюда, вот в этот самый дом! Здесь, в моей лаборатории, я совершил величайшее научное открытие! Победил «выморозку личности»!

— И вызвали к жизни нечто, стократ более страшное. Вам известна дальнейшая судьба ваших пациентов?

— Откуда? — Он возмущенно пожал плечами. — Я живу тут один… Мы живем. Ха! Меня столько лет попрекали тем, что я опоздал родиться! Что ж, они были правы! Я всегда чувствовал себя чужаком в их мире! А здесь, милостивые государи, чужаки — вы!

Он был в чем-то прав. Это место словно явилось на свет из старинного романа: картины на стенах, изразцовая печь, обтянутые тонким шелком абажуры, гнутая мебель… Доктор и впрямь воссоздал атмосферу, в которой жили и работали великие ученые прошлого. Мои спутники казались слишком грубыми, дисгармонирующими с изящной обстановкой. По полу расплывались безобразные лужи от налипшего на нашу обувь снега.

— А скажите-ка, за что вы так ненавидите впавших в криобиоз?

На самом деле я не знал этого наверняка. Я сознательно провоцировал его — и Барбудо тут же устремился в подготовленную ему ловушку. Ненависть? Ха! За кого это я его принимаю?! Жалость, всего лишь жалость. Какая может быть ненависть к тем, кто даже не сознает собственной неполноценности? Атавизм — вот что такое на самом деле ваш драгоценный крио! Атавизм, который рано или поздно будет восприниматься как таковой всеми прогрессивными членами социума. Вопрос времени, и только! Понятие «криобиотик» станет ругательством, эти несчастные будут достойны лишь живительной эвтаназии…

— Какой эвтаназии?!

— Это шутка! — робко подала голос женщина. — Отец так шутит…

— Живительная эвтаназия. Оксюморон! — раздраженно пояснил Барбудо. — Ладно, с юмором у вас у всех, очевидно, проблемы… Я убежден: развитие нашего разума, дальнейшая эволюция несовместимы с подобным биологическим эскапизмом! Это сейчас время абсолютного торжества посредственностей, которые умеют лишь потакать своей животной природе, а разум используют для мелких дрязг и интриг! Но так будет не всегда, уж вы поверьте…

— Достаточно. Я понял вашу позицию. Итак, вернемся к конфедератам. Вы привезли их сюда, разморозили… Полагаю, сначала одного. Что дальше?

— Я не обязан вам отвечать! — он заносчиво вздернул подбородок.

— Обязаны, друг мой! — прорычал Элисенварги.

— Да? С чего вдруг?!

— С того, что ваши подопечные занялись серийными убийствами! Все, до единого! Если это не ваша вина — то чья же?!

— Протестую! — Барбудо вскочил. — Я вернул их к жизни, и только! Не знаю, кого там они убили и за что, но вы не смеете взваливать эту вину на меня!

— Так, спокойно! — я примиряющее поднял ладони. — Доктор, будет лучше, если вы всё без утайки расскажете. Или вам есть что скрывать?

— Скрывать мне — запомните, любезный, — нечего! Вы, вообще-то, уверены, что хоть кто-нибудь из вас окажется в состоянии понять мои объяснения?!

— Мы постараемся. Я читал ваши статьи, доктор. Те, что смог найти.

— Эти болваны закрыли мне доступ к публикациям… — пробормотал он. — Ну хорошо, слушайте.

Теорию Барбудо при всём желании нельзя было назвать тривиальной. Исследуя криобиоз, доктор заинтересовался ни много, ни мало — самим механизмом работы сознания, метафизическими принципами, святая святых личности. Он был убежден: проблема кроется отнюдь не в биохимии замороженного организма. Думаю, никто, кроме него, не смог бы разрешить эту задачу. Гремучая смесь нейрофизиологии, философии и психиатрии — кто ещё из научной братии посмел бы возводить логические построения на стыке всех трех областей, не боясь превратиться в посмешище?

Говоря о сознании, Барбудо сравнивал его с граммофоном или фонографом. Представьте себе восковой валик, говорил он. Валик с записью, по канавкам которой непрерывно скользит игла звукоснимателя, рождая мелодию. Эта мелодия, транслируемая вовне, и есть наша личность со всеми её предпочтениями и антипатиями, со всеми комплексами и привычками. Но запись эту нужно подновлять, что, собственно, происходит непрерывно — ибо любой внешний раздражитель вызывает у нас очередной отклик, чертит очередную канавку… И лишь длительный ледяной сон останавливает действие механизма.