Зимний день

- А что, сестрица, делать? Теперь и я уже не тот, и в шестьдесят пять лет и ко мне, вместо жизнерадостной гризетки, порою забегает мысль о смерти и заставляет задумываться. Ты не смейся над этим. Когда и сам дьявол постареет, он сделается пустынником. Посмотри-ка на наших староверов, не здесь, а в захолустьях! Все ведь живут и согрешают, а вон какая у них есть отличная манера: как старичку стукнет шестьдесят лет, он от сожительницы из чулана прочь, и даже часто выселяется совсем из дому. Построит себе на огороде "хижину", под видом баньки, и поселяется там с нарочитым отроком, своего рода "Гиезием", и живет, читает Богословца или _Ключ разумения_ (*34), а в деньгах и в делах уже не участвует, вообще не мотрошится на глазах у молодых, которым надо еще в жизни свой черед отвести. Я это, право, хвалю. Пускай там и говорят, будто отшельнички-старички раз в недельку, в субботу, по старой памяти к своим старушкам в чулан заходят, но я верю, что это они только приходят чистое бельецо взять... Милые старички и старушечки! Как им за то хорошо будет в вечности!

- Бедный Захарик! Может быть, и ты так хотел бы?

- О, без сомнения! Но только куда нам, безверным! А кстати, что это я заметил у твоего Аркадия, кажется, опять новый отрок?

Хозяйка сдвинула брови и отвечала:

- Не понимаю, с какой стати это тебя занимает?

- Не занимает, а я спросил к слову о Гиезии, а если об этом нельзя говорить, то перейдем к другому: как Валерий, благополучно ли дошибает свой университет?

- А почему же он его "дошибает"?

- Ну, да, кончает, что ли! Будто не все равно? Не укусила ли его какая-нибудь якобинская бацилла?

- Мой сын воспитан на здоровой пище и бацилл не боится.

- Не возлагай на это излишних надежд: домашнее воспитание все равно что домашняя температура. Чем было в комнате теплее, тем опаснее, что дети простудятся, когда их охватит.

- Типун тебе на язык. Но я за Валерия не боюсь: его бог бережет.

- Ах да, да, да, ведь он "тепло-верующий!"

- Такими вещами не шутят. Мы, русские, все тепло верим.

- Да, мы теплые ребята! Но постойте, господа, я видел картину Ге! (*35)

- Опять яичница?

- Нет. Это просто _бойня_! Это ужасно видеть-с!

- Очень рада, что его прогоняют с выставок. Мне его самого показывали... Господи! Что это за панталоны и что за пальто!

- Пальто поглотило много лучей солнца, но это еще не серьезно.

- А ты находишь, что его мазня - это серьезно?

- Я говорю не о мазне, а о фраке.

- Что за вздор!

- Это не вздор. Он должен был представиться и не мог, потому что подарил свой фрак знакомому лакею.

- Но почему это узнали?

- Он сам так сказал.

- Как это глупо!

- И дерзко! - поддержала гостья.

А генерал заключил:

- Это _замечательно_! Теперь просто говорят: "замечательно!"

- А почему замечательно?

- А потому замечательно, что эти, - как вы их кличете, "непротивленыши!" или "малютки", все чему-то противятся, а мы, которые думаем, что мы _сопротивленцы_ и взрослые, - мы на самом деле ни на черта не годны, кроме как с тарелок подачки лизать.

- Ну, - пошутила хозяйка, - он опять договорится до того, что кого-нибудь зацепит!

И, проговорив это, она снисходительно вздохнула и вышла как бы по хозяйству.

9

В гостиной остались вдвоем генерал и гостья, и тон беседы сразу же изменился.

Генерал сдвинул брови и начал отрывистую речь к гостье:

- Я предпочел видеться с вами здесь, потому что ваш больной муж вчера приходил ко мне и был неотступен. Это с вашей стороны, позвольте вам сказать, сверх всякой меры жестоко - рассылать больного старика по таким делам!

- По каким "таким делам"?

- Которым на языке порядочных людей нет имени.

- Я ничего не понимаю, но я писала вам письмо, а вы, как неаккуратный человек, на него не отвечали.

- Позвольте, но чтобы прислать вам удовлетворительный ответ на ваше письмо, надо было доставить вам тысячу рублей.

- Да.

- Вот то и есть! А я не шах персидский, которому стоит зацепить горсть бриллиантов, и дело готово.

Дама позеленела и, сверкая злобой, спросила:

- Что это значит? К чему здесь при мне второй раз вспоминают персидского шаха?

- А я почему могу знать, отчего его при вас вспоминают? Мне только кажется, что есть люди, которым я уже давно сделал все, что я мог, и даже то, чего не мог и чего ни за что не стал бы делать, если б это грозило неприятностями только одному мне, а не другим людям.

Генерал, видимо, сердился и говорил запальчиво:

- Минуло двадцать лет, как ваш муж так удивительно узнал, когда я был у вас и... Я спасся и спас вас, да не спас мою памятную книжку, и вот я берегу людей...

- О! вы еще все возитесь с этой жалобной сказкой?

- Позвольте: я вожусь! Я не подлец, и потому я вожусь и делаю для вас подлости, чтобы только перетерпеть все на себе самом. Прошу за вас особ, с которыми я не хотел бы знаться, но вам все _мало_. Скажите же, когда вам будет, наконец, довольно?

- Другие получают больше!

- Ах, вот, зачем другие больше? Ну, уж это вы меня простите! Я этих дел не знаю, за что кого и по скольку у вас оделяют. Может быть, другие искуснее вас... или они усерднее и оказывают больше услуг.