Зимний день

- Неужели?.. Ведь это всем женщинам врожденно нежить детей.

- Нежить, нет! Она допускает только заботливость, а любить, по ее рассуждению, должно только того, кто сам имеет любовь к людям. А дети к тому неспособны.

- Да разве известно, что из маленького выйдет?

- Так и она говорит: "Я не люблю _неизвестных_ величин, я люблю то, что мне известно и понятно".

- Какое резонерство!

- Я и говорю: это отдает не сердцем, а математикой. Она даже не верит, что другие любят детей... "Иначе, - говорит, - не было бы таких негодяев, через которых русское имя в посмеянье у умных людей". Нашу славу и могущество они ведь не высоко ставят. И вообразите, они утверждают это на Майкове:

Величие народа в том,

Что носит в сердце он своем.

Хозяйка и гостья обе переглянулись и сразу же обе задумались, и лица их приняли не женское, официальное выражение. У гостьи и это прошло прежде, и она заметила:

- В то время как мы, русские женщины, подписываем адрес madame Adan, не худо бы, чтобы мы протестовали против учреждений, где не внушают уважения к русским началам.

Хозяйка стала нервно сучить в руках бумажку и, сдвинув брови, прошептала в раздумье:

- Кто же это, однако, начнет?

- Не все ли равно, кто?

- Но, однако... Бывало, брат мой Лука... Он независим, и никогда не был либерал, и ему нечего за себя бояться... Он, бывало, заговорит о чем угодно, но теперь он ни за что-с! Он самым серьезным образом отвернулся от нас и благоволит к Лидии, и это ужасно, потому что у него все состояние благоприобретенное, и он может отдать его кому хочет.

- Неужто все это может достаться Лидии Павловне?

- Всего легче! Брат Лука к моим сыновьям не благоволит, а брата Захарика считает мотом и "провальною ямой". Он содержит его семейство, но ему он ничего не оставит.

Гостья встала и отошла к открытому пианино и через минуту спросила:

- А где теперь супруга и дочери Захара Семеныча?

- Его жена... не знаю в точности... она в Италии или во Франции.

- Ее держало что-то в Вене.

- Ах, это уж давно прошло! Таких держав у нее не перечесть до вечера. Но с ней теперь ведь только три дочери, ведь Нина, младшая, уж год как вышла замуж за графа Z. Богат ужасно.

- И ужасно стар?

- Конечно, ему за семьдесят, а говорят, и больше, а ей лет двадцать. Много ведь их, четыре девки. А граф, старик, женился назло своим родным. Надеется еще иметь детей. Мы ездили просить ему благословение.

- Пусть бог поможет!

- Да. На свадьбе брат Захар сказал ему: "Пью за ваше здоровье бокал, а когда моя дочь подарит вам рога, я тогда за ее здоровье целую бутылку выпью".

В ответ на это гостья оборотилась от пианино лицом к хозяйке, и лицо ее уже не дышало милою кротостью лани, а имело выражение брыкливой козы, и она, по-видимому не кстати, но, в сущности, очень сообразительно, сказала:

- Очевидно, что дело начать надо вам.

- Но Лидия мне родная.

- Потому-то это и нужно: это покажет ваше беспристрастие и готовность все принести в жертву общественной пользе, а она будет устранена от наследства.

Хозяйка смотрела на гостью околдованным взглядом. Дело соображено было верно, но в душе у старухи что-то болталось туда и сюда, и она опять покрутила бумажку и шепнула:

- Не знаю... Дайте подумать. Я спрошу батюшку.

- Конечно, его и спросите.

- Хорошо, я спрошу.

7

В это время распахнулась дверь, и вошел седой, бодрый и кругленький генерал с ученым значком и с веселыми серыми проницательными глазами на большом гладком лице, способном принимать разнообразные выражения.

Это и был брат Захар.

Хозяйка протянула ему руку и сказала:

- Ты очень легок на помине; мы сейчас о тебе говорили.

- За что же именно? - спросил генерал, садясь и довольно сухо здороваясь с гостьей.

- Как _за что_? Просто о тебе говорили.

- У нас просто о людях никогда не говорят, а всегда их за что-нибудь ругают.

- Но бывают и исключения.

- Два только: это pere Jean и pere Onthon (*29).

- Ты настаиваешь на том, что это надо произносить не Antoine, а Onthon?

- Так произносят те, которые на этот счет больше меня знают и теплее моего веруют. Я сам ведь в вере слаб.

- Это стыдно.

- Что ж делать, когда ничего не верится?

- Это огорчало нашу мать.

- Помню и повиновался, а притворяться не мог. Она, бывало, скажет: "Ангел-хранитель с тобою", - и я всюду ходил с ангелом-хранителем, вот и все!

- Олимпия приехала.

- Мне всегда казалось, что ее зовут Олимпиада. Впрочем, я ею особенно не интересуюсь.

- У нее много новостей, и некоторые касаются тебя. Твоя дочь, графиня Нина, беременна.

- Да, да! Разбойница, наверное, осуществляет "Волшебное дерево" из Боккаччио (*30). Я, однако, выпью сегодня бутылку шампанского и пошлю поздравительную телеграмму графу. Кстати, я встретил на днях одного товарища моего зятя и узнал, что он старше меня всего только на четырнадцать лет.

- Какие же подробности об их житье?

- Я ничего не знаю.

- Ты разве не был еще у Олимпии?