Зимний день

А пока кошка в отсутствии, без нее начинают шалить домашние мыши.

По уходе хозяйки горничная с китайскими глазами и фигуркой фарфоровой куклы прошла по всем комнатам и везде открыла форточки, а потом отдернула портьеру и отворила дверь из гостиной в будуар, который служил тоже хозяйке и ее кабинетом и тайником. Здесь девушка убрала беспорядок, потом вынула из кармана подобранный ключик, открыла им стол и, достав оттуда надушенный листок слоновой бумаги, зажгла свечи и начала выводить:

"Если предложения ваши обстоятельны, то хотя ваши лета и не сходны, но за вежливость вашу я согласна иметь для вас полные чувства, только никак не в вашем собственном доме и не при ваших людев".

Она перечитала написанное и внизу после своей подписи еще приписала:

"Только пожалуста с ответом по почте".

Написав это письмо, девушка достала из бювара своей госпожи конверт и начала тщательно выводить адрес. В это время портьера раскрылась с другой стороны будуара, и в комнату, выпятив зоб, как гусыня, вошла рослая белая женщина лет сорока пяти, с большим ртом и двухэтажным подбородком. Это была домовая кухарка.

- Достань-ка мне у нее пару папиросок, - сказала она горничной.

- Возьми сама, - отвечала девушка и продолжала надписывать конверт.

Кухарка взяла из сердоликовой коробочки несколько папирос, закурила одну из них и, севши на шелковом пуфе перед зеркалом, начала выдавливать ногтями прыщик на подбородке, а потом она запудрила это место барыниной пуховкой и сказала:

- Мочи нет как прыщи одолели!

- Не лакай черного пива...

- И то уж не пью.

- Ну, так не тискай мальчонков, которые приносят покупки.

- Ты, что ли, это видала?

- Еще бы! Зеленщикова мальчонку вчера, думала, ты, как русалка, совсем защекочешь.

- Он ребенок, еще совсем без понятьев.

- Так ты и станешь дожидаться евонных понятьев!

- Нет, я ведь, ей-богу, я только всего и люблю баловать да помять их, красивых детишков. У меня крестник уж был шестнадцати лет, да вот помер, я и скучаю. А ты это на кого еще грех новый наводишь: кому это пишешь?

Девушка не ответила.

- Думаешь, я не знаю! А я знаю!

Китаянка опять промолчала.

- Хочешь, скажу?

- Ну, говори!

- Генерала ты путаешь, вот что!

- Ну, так и знай, что его самого!

Она стала наклеивать марку.

- Вот ты надо мной смеешься, что я ласкаю детишков, а сама хуже попалась.

- Ничего не попалась.

- А отчего ж ты ревешь и некрасивая стала?

- Реву о том, что дура была, - в верности жить полагала.

- Вот то-то и есть; а теперь и видать - непорожняя.

- И врешь, ничего еще пока не видать.

- Отчего же, когда батюшка был, он меня поблагословил и попить мне чайку дал с своего блюдца, а тебе нет?

- У меня на лбу петушки были натрепаны: он не любит. Да и не надо: не все то и сбывается, что он говорит.

Кухарка покачала головой и, вздохнувши, сказала поучительным тоном:

- Да, уж это неизвестно, почему так он по купечеству много отмаливает, а в разных званьях не может.

- Не потрафляет!

- Не надо, дружок, так говорить, потому что хотя он и не потрафляет и не все пусть сбывается, ну, а все мы должны верить в божье посланье, хотя я и сама... этой драчихе, которая царапает, так бы ей все космы выдрала!

- И отвели бы тебя под суд, - сказала девушка, у которой нрав был шкодливый, но робкий. Но кухарка, женщина опытная, смело ей отвечала:

- Ничего не значит: "нарушение тишины беспорядка! Восемь дней на казачьем параде!" Ей-богу, вздую!

15

В это время внезапно раздался звонок. Кухарка и горничная обе быстро вскочили: девушка проворно опустила письмо в карман и побежала отворить парадный вход, а кухарка прошла в коридор, соединяющий переднюю с кухней, и притаилась у двери.

Вошел Валериан и негромко спросил:

- Кто у нас?

- Никого, - ответила девушка.

- А мама?

- Вышли.

- Не вышел ли, кстати, и из тебя твой дурацкий каприз?

- Как не дурацкой! Скажите, пожалуйста... нечего мне капризничать?

Девушка забирала самую бранчивую ноту.

- Возьми, пожалуйста, вот это себе и не дуйся, как дама женского пола.

- Что это такое?

- Серьги.

- Мне не серьги нужны, а добудь мне средство.

- После добуду.

- Нет, вы меня обманываете! Я вам не дура!

- Бери пока это!

- Не надо.

- Что за глупость! Кому же я их отдам?

- Мне что за дело? Я не хочу! Ничего от вас не хочу, потому что вы не благородный господин и студент, а самый низкий и подлый мужчина!

Валерий хотел ее остановить какою-то грубостью, но она дернулась и сказала:

- Смей-ка, посмей! - и ушла в свою каютку.

Молодой человек юркнул туда же за нею и заговорил с лаской:

- Послушай... Ведь ты же хотела... ты просила сережки... Бери же теперь, когда куплено!

- Куплено!.. Где?.. В чьем магазине? Иди, быть может, сдернул шутя у Савки на лавке?

- Зачем ты этакие пошлости говоришь?

- А как же не спросить? Быть может, их и носить нельзя?

- Это еще что за глупость?

- А, может быть, эта жимолость увидит и с ушами оторвет.

Молодой человек вспыхнул.

- Какая "жимолость"? - вскричал он.

- Да старуха-то эта... ваша Камчатка... Ведь она... жимолостная...

- Какая Камчатка!

- Не знаешь!

- Разумеется, не знаю!

- Полно дурака-то валять!

- Я тебе говорю, что не знаю: что такое Камчатка и почему Камчатка!