Зимний дождь

— Сначала-то? — переспросила Феня, очнувшись от воспоминаний. — Как положено: первым делом, приехали сваты на смотрины. Поставили нас с Зорей рядышком, а отец мой, царствие ему небесное, как взбеленится: мол, не по вашему топору наше топорище! Я уж и тогда была девкой справной, а Зоря и так щупленький, а рядом со мной и вовсе никакого вида. А любовь у нас в то время уже была, промеж себя мы все обговорили…

— Ну а сама свадьба как проходила? — остановил я рассказ, не интересующий меня. — Чего еще-то было?

— Да все было, — отрезала Сизворонка, недовольная тем, что я вывел ее из приятного забытья. И, помолчав, начала перечислять: — Женихов поезд во двор наш не пускали, чтобы жених, значит, откупался или загадки разгадывал. Тут уж у кого что есть: у одного деньги, у другого сообразительность. Потом свахи пряниками обменивались, Зоря вместе с матерью своей косу мою на две расплетали. Когда из церкви вернулись, нас, молодых, хлебом и хмелью обсыпали.

Потом я еще раз расспрашивал подробно о всех ритуалах, которые, по моему мнению, можно было включить в современную свадьбу. А бабка Феня снова увлекалась, рассказывала о своем Зорюшке, и что-то наподобие румянца то вспыхивало, то опять гасло на ее щеках.

— Жили, как песню пели, складно, ладно, — похвалилась Сизворонка.

Слушал, и думалось мне о том, какая же она волшебная штука, эта любовь. Поверить бабке Фене, так лучше ее Зорюшки никого и не знал свет, хотя всю жизнь, весь век свой пришлось Сизворонке идти впереди своего мужа. Ни к какому крестьянскому делу Захар Андреевич Мелехов не был приспособлен: ни плетень поставить, ни выстругать топорища, ничего такого не умел. Дела эти всегда были заботой Фени. Иной раз на рассвете идешь куда-нибудь мимо их дома и видишь, как Феня, оседлав у сарая деревянный конек, отбивает косу-литовку.

Во всем, начиная с внешнего вида, Феня и Захар были разными. Он сухонький, верткий, она же, наоборот — грузная, медлительная. В зрелости своей Феня была, пожалуй, самой крупной женщиной в Обливской, во всяком случае, никто не заходил в двери своей хаты боком, а ей приходилось. Крупная женщина Феня Мелехова! Как-то захватила их в лугу на сенокосе гроза. Сидели они рядышком под дубком, пережидали дождь, и вдруг как ахнет гром и подняло Захара Андреевича в воздух, будто ангела, метров на десять отбросило, а супругу его грозовой удар лишь на бок положил.

В Обливской над ними постоянно беззлобно подтрунивали. Казаки граили над Захаром Андреевичем: мол, мышь копны не боится — это всем известно, а вот замечает ли копна, когда мышь сверху ее.

— Эт-то надо с-спросить у копны! — смеялся Захар Андреевич.

Женщины другим донимали Феню: заморила, заездила казака, кормишь через день.

— Синичку посади хоть на пшеничку, с орла не станет, — отмахивалась она.

Феня относилась к мужу по-матерински снисходительно, но в то же время трогательно любила его, гордилась им. Случалось, конечно, и покрикивала, а то и замахивалась, ну так век-то прожить…

Держала Феня своего Зорюшку всегда в порядке, на улицу выйдет он — чистый, выглаженный, выбритый. Брила его она сама. Усадит Зорю на табуретку и, большая, неповоротливая, ходит вокруг него с опасной бритвой в руках, словно скульптор с резцом перед завершением своего произведения.

— Это я и сама смогу, — говорила Феня, принимаясь за любое мужское дело — ограду ли ставить или валенки подшивать. — А, скажем, на гармошке сыграть иль сплясать — не каждому дано, — с удовольствием отмечала она.

За гармошку могла Феня простить любой грех своему Зорюшке. Была она, да и теперь еще оставалась женщиной веселой, компанейской, любила на вечеринках бывать. А гармонист в Обливской, почитай, до самой войны был один — Захар Андреевич Мелехов. Понятно, что ни одна гульба не обойдется без гармонии, вот и получалось: что ни воскресенье — идет Захар Андреевич веселить людей — под одной рукой — гармошка с желтыми медными ладами, по другую вышагивает супружница. Идут не стежкой об плетень, а по самой середине улицы у всех на виду…

— Хорошо жили мы с Зорей, дай бог каждому так, — еще раз похвалилась Феня, когда я прощался с ней.

«Наверно, в чем-то главном Феня и Захар были очень схожи, — думал я. — Рядовой Мелехов не побоялся отдать командирских кур. Жена его считала счастьем, что это ее Зоря, а не кто-то умеет играть на гармошке».

Дуне-Святой иконе этого не понять. «Дюже обидно, в своем дворе колышка за жизнь не вбил, а к той ушел и плетни новые поставил», — услышал я тогда, в первый вечер у колодца.

V

С каждым днем календарь на моем столе утоньшался, совсем мало оставалось жить старому году, но зима еще не ложилась: то закуривали метели, то начинался лепень, — перебивало на мелкий, почти ситный дождик, и открывалась такая растатура, что ноги не вытащить из грязи.

В такой день, мутный от мокрого тумана, и бегал я с утра до вечера из клуба в правление, из правления в клуб, поджидая Комарова. Через три дня должна была состояться свадьба у Шурки с Ниной Рябининой. Первая комсомольская свадьба в Обливской, и провести ее хотелось как следует.