Зимний Мальчик

Вода оказалась горячей, напор — хорошим, полотенца — большими и чистыми, и я улегся спать совершенно довольным. И даже стал планировать, чего и когда буду добиваться в жизни. Помимо джинсов, конечно.

Обычное бдение, с без четверти трёх до четверти четвёртого, настроения не испортило. Ну, встал, ну, лёг, ну, опять уснул.

В шесть утра из соседнего номера раздалась бодрая песня «Тула веками оружье ковала». Мне понравилось, но я не проснулся. Проснулся же только в девять, бодрый и готовый к подвигам. К десятиминутной зарядке.

Завтрак в кафе порадовал: вкусно, сытно, и расплатился талонами, выданными в спорткомитете. Потом погулял уже по дневной Туле, дошел до места проведения турнира — Дом Культуры железнодорожников. Открытие и жеребьевка в три пятнадцать, а собственно тур начнется в четыре, чтобы идущие с работы туляки и тулячки могли посмотреть игру в решающей поре. Если захотят, конечно.

Времени масса. В киоске взял свежую «Комсомолку», местный «Молодой коммунар» (в Чернозёмске молодежная газета того же названия) и толстый журнал «Дружба Народов» от сентября прошлого года. Дружба дружбой, но как насчёт табачку, то бишь литературы? На обратном пути заглянул и в книжный, но ничего интересного не нашёл и купил школьное издание «Мертвых душ»: раз уж стал мне мерещиться Чичиков, недурно бы и вспомнить подробности.

Вернулся в номер около часу, подремал немножко (в гостинице в это время тишина, горничные кончили уборку, а постояльцы все в делах, доказывая тем, что Тула — город занятой, праздности не любит), встал, надел выпускной костюм, повязал галстук и пошёл в Дом Культуры. Оно и моцион, и времяпрепровождение. Обедать перед игрой вредно, хватит и шоколадки, что захватил с собой, шоколадки и бутылки «Смирновской», но не водки, а минералки. Я бы предпочёл боржом, но человек предпочитает, а гастроном располагает только «Смирновской».

Открытие прошло живо, речи правильные и короткие, жеребьевка тоже времени не заняла, да и мне, кандидату в мастера спорта, привередничать не по чину.

Первую партию выпало играть с почти земляком. Я посмотрел на Сидорчука, улыбнулся плотоядно, пожал руку и сделал ход.

С новым способом мышления я уже обвыкся, и нашел ему объяснение из курса физиологии. Теорию-то я и прежде знал: развивать фигуры, контролировать центр, занимать открытые линии, прорываться на седьмую горизонталь, менять плохие фигуры на хорошие, и прочая, и прочая. Но сейчас наступило истинное понимание шахмат, и участок мозга, отвечающий за шахматные расчеты, начал работать отчасти автономно, не отвлекаясь на другое, и тем достигает лучшей продуктивности. Опытный автомобилист не раздумывает, на какую педаль ему нажать и на сколько градусов повернуть руль, а делает это на автомате. Думает не как ехать, а куда. И зачем. Вот и я достиг следующей ступени шахматного развития и стал играть лучше. Насколько лучше — не знаю. Мой самозаявленный тренер, Антон Кудряшов, применив какую-то американскую систему подсчета, утверждает, что я играю минимум в силу крепкого международного мастера. Впрочем, добавляет он, пока сыграно мало партий на высоком уровне, вот наберется хотя бы сотня встреч с мастерами, тогда и поглядим.

Сидорчук был лишь третьим из сотни. Играл осторожно, играл пассивно, видно, вчерашний мой матч с Чепукайтисом его напугал, и к двадцатому ходу моя позиция была явно лучше, а к тридцатому он сдался.

Вот теперь можно бы и пообедать, но и шоколад, и адреналин отогнали голод.

Что делать одинокому комсомольцу восемнадцати лет в хорошем, но чужом городе?

Я пошел в цирк. И не пожалел. Смеялся, веселился, волновался за канатоходцев, восхищался воздушными гимнастами, в общем, чувствовал себя на свои восемнадцать. И перекусил в буфете. Удачный оказался день.

Прогулка, отжимание, душ, сон.

Перед пробуждением явился мне Чичиков. Он сидел в моем полулюксе, во фраке цвета брусники с искрой, в клетчатых панталонах, ловко задвинув левую ногу за правую, сидел и смотрел на меня испытующе и печально.

— Трудно жить, Михаил — ничего, если я буду звать вас просто Михаилом, мой возраст и мой чин извиняют меня, — трудно жить без цели. Сам-то я знаю, что завершу свой путь в геенне огненной, и хоть страшна эта участь, но много страшнее другая — думать, что вместе со мной в адское пламя попадут и дети мои, и внуки, и жена, и друзья, если, конечно, я обзаведусь ими. Вся моя цель и заключается в том, чтобы избавить их от страшной кончины. Как избавить? Не знаю, но ведь дан же человеку на что-нибудь ум! Даже бабочка способна переменить историю, если не позволит себя растоптать. А мёртвые души, что мёртвые души… Мертвые души не цель, а средство, Михаил.

Сказав это, Павел Иванович начал таять. Не как Васин, иначе. Сверху вниз. Сначала исчезла голова, потом грудь, живот, ляжки, всё остальное, и только левый сапожок задержался на секунду-другую.

Авторское отступление