Зимний пейзаж с покойником

Что такое «Парадиз», Люба не знала, но твердо сказала: «Хочу!» При этом она даже голоса своего не узнала. Да, совсем не Люба сказала «хочу!» – не практичная, добросовестная, трезвомыслящая Люба. Это сказал кто-то другой. Такого Люба от себя никак не ожидала. Ей должно было стать страшно, неловко, нехорошо, но было весело. Другая, новая Люба вдруг явно обнаружилась в прежней и полезла наружу изо всех сил. Полезла прямо сквозь толщу Любы привычной, скучной, ежедневной, полезла с треском и хрустом – даже дыхание сперло. Так, скорее всего, продирается бабочка сквозь постылые чешуи куколки, выбиваясь из сил и волоча за собой тугой рулон сморщенных, слежавшихся крыльев. Так, наверное, и Василиса (Прекрасная? Премудрая?) сталкивала и сдирала с себя лягушачью кожу.

Все, что случилось потом, Люба едва помнила: это происходило в другом измерении. Если бы мир перевернулся с ног на голову, и то не так переменилась бы Любина жизнь. Времена и пространства замешались в пестрый ком. Распутать его даже много дней спустя Люба не могла и не хотела.

Скажем, она не знала, что в какой последовательности было. Целые часы – или сутки? – провалились куда-то во тьму навсегда. Зато несколько мгновений плавали в мутной памяти, как обломки кораблекрушения, все время то приближаясь, то дрейфуя в сторону забытого прочно и навсегда.

Что Люба помнила точно? Немногое – например, что «Парадиз» оказался никаким не раем, а частными банями. Еще по дороге туда, в машине, Люба лежала на коленях бизнесмена Еськова, обвивалась вокруг его могучего торса и хохотала без причины. В банях она уже ныряла в бассейн в чем мать родила, хотя кроме Еськова мелькали там и какие-то другие люди. Они останавливались на нее посмотреть, и она махала им рукой.

Еськов нырял рядом, поднимая брызги и вытесняя, подобно Архимеду, изрядные массы воды. Он весь был покрыт золотой шерстью, тяжел и нечеловечески могуч. Легко, как лягушонка, он вытаскивал Любу из воды и поил шампанским.

– «Дом Периньон»! – кричал он.

В бокалы он наливал через верх, и шипучая пена текла по его локтям. Полбутылки он вообще выплеснул в бассейн. Люба хохотала.

Конечно, странно, что такое сумасшествие могло случиться, но Люба опьянела быстро и до самых глубин, до мозга костей. Опьянела она от всего сразу: от внезапности перемены, от голода после рабочего дня, от незнакомых мест, от шампанского, от небывалой мужской красоты и силы.

Она совершенно не помнила, куда она перенеслась потом, кто и во что ее одел, кто повез домой, чтобы отыскать ее заграничный паспорт (прошлым летом она ездила к двоюродной сестре в Бердянск). И уж совсем не могла она вспомнить, куда все делось после.

Наконец она открыла глаза. Сразу пришлось зажмуриться: до рези ясно и внятно нарисовалась прямо перед носом невероятная ветка, очень зеленая, полная незнакомых крупных листьев и солнечного света. Оказывается, Люба лежала на теплом песке. На ее животе покоилась мужская рука, тяжелая и горячая. Ее живот вдруг сам по себе вспомнил, что недавно она много раз любила кого-то до криков, до беспамятства.

Повернув голову, она увидела владельца «Сибмасла» Александра Григорьевича Еськова. Он лежал рядом с голым торсом, в тесных голубых плавках.

Такой странной картины Люба никак не ожидала. Предыдущие дни – а сколько их было, кто знает? – она совершенно заспала. Заспала, начиная с той самой минуты, как переступила порог кабинета, залитого закатным светом. Золотым, как шампанское. Точно! Как раз шампанского-то она много пила! И долго пила. Но не полгода же, раз сейчас лето?

Чтобы окончательно прийти в себя, Люба еще раз закрыла глаза и зрачками нарисовала под веками полный круг. Она всегда так делала, чтобы проснуться. Открыв глаза, она увидела те же чужие летние листья, ясное небо и незнакомый купальник на себе. Александр Григорьевич Еськов все так же, как гора, высился рядом. Тени незнакомой ветки скользили и мелькали по его животу. Выпуклые глаза Александра Григорьевича были прикрыты, золотоволосая грудь мерно дышала. И прибой дышал где-то рядом. Так что же это? Все-таки сон?

Люба пошевелилась. Еськов тоже вздрогнул и открыл глаза. Они были водянисты и бессмысленны. Зато знакомая улыбка расплылась на его губах.

– Где мы? – спросила Люба.

– На Мале, – ответил Еськов.

– Где-где?

– Мале. Атолл Мале. Не слыхала, что ли? Это Мальдивы. Эх, Тридцать Девять Дюймов, темнота ты!

Его большая рука шутливо и властно прошлась по Любе, от впадинки у ключиц до острых коленок. Люба наконец-то вспомнила почти все. Сердце больно запрыгало в груди. Ну да, она очертя голову поехала куда-то из «Сибмасла» вдвоем с Еськовым. А главное, они любят друг друга до безумия!

Чтоб проверить это, Люба приподнялась на локте и прижалась губами к толстым губам Еськова. Губы эти были сухие, сонно расслабленные, но Любе ответили тут же.

– Я люблю тебя, – прошептала Люба, обнимая тонкими руками могучую шею Еськова.

– А то! – отвечал Еськов.

– Люблю, люблю!