Зимний сад

Нине часто доводилось наблюдать за ранеными и умирающими и видеть, как в страданиях одного человека отражается боль всего мира. Еще один ее талант: каким-то образом ей удавалось целиком погрузиться в момент и вместе с тем сохранять достаточную дистанцию, чтобы запечатлеть его. Но как бы ни было тяжело находиться рядом с самодельными больничными койками и смотреть на людей со смертельными ранами, все это померкло сейчас, когда страдала она сама. После того как отца перевезли из больницы, ей уже не удавалось подавить боль, заперев горе в сундуке.

Она стояла в родительской спальне, возле большого окна, которое выходило на зимний сад и яблоневый питомник. Небо было лазурно-синим, совершенно безоблачным. Тусклое зимнее солнце теплым дыханием растапливало потемневшую снежную корку. Капли воды, стекая с карнизов, простреливали слой снега на ограде веранды.

Нина поднесла к глазам камеру и навела на Мередит, которая, стараясь выжать улыбку, смотрела на папу. Нина запечатлела хрупкость в выражении ее лица и печальный взгляд. Затем взяла в кадр мать, стоящую возле постели, – царственную, как Лорен Бэколл, и холодную, как Барбара Стэнвик[4].

На огромной кровати, среди белоснежных подушек и одеял, лежал отец – постаревший, худой и угасающий. Он вяло моргал, его веки, покрытые пигментными пятнами, то падали, как два приспущенных флага, то поднимались снова. Через видоискатель Нина увидела, что его слезящиеся карие глаза устремлены на нее. От этого пронзительного, прямого взгляда она на мгновение растерялась.

– Никаких камер, – произнес он.

Усталый, прерывающийся голос отца невозможно было узнать, и мысль о том, что скоро они лишатся даже возможности его слышать, ударила больнее всего. Нина понимала, почему он об этом просит. Он знает, почему она сейчас так нуждается в камере.

Медленно опустив фотоаппарат, Нина ощутила себя голой, незащищенной. Теперь, когда нельзя было спрятаться за стеклом линзы, она оказалась в реальном мире – там, где умирал папа. Она подошла ближе и остановилась рядом с Мередит. Мать стояла по другую сторону кровати. Все они были очень близко друг к другу.

– Я сейчас вернусь, – сказала мать.

Папа кивнул, и они обменялись настолько нежными взглядами, что Нина почувствовала себя лишней.

Когда мать ушла, папа взглянул на Мередит.

– Я знаю, что вам страшно, – тихо сказал он.

– Нам необязательно обсуждать это, – ответила Мередит.

– Если только ты сам хочешь. – Нина прикоснулась к его руке. – Тебе, наверное, тоже страшно… умирать.

– Только этого не хватало, – сказала Мередит, отступая на шаг от кровати.

Нина не хотела пускаться сейчас в объяснения, но она много лет наблюдала, как умирают люди. Она знала, что кто-то встречает смерть мирно, а кто-то, наоборот, с отчаянием и гневом. Пусть ей невыносимо было думать, что папа умрет, она хотела помочь ему. Убрав прядку седых волос с его покрытого пятнами лба, она вспомнила, как он выглядел в молодости. Его лицо всегда было загорелым из-за работы в питомнике – все, кроме лба, который скрывался под шляпой.

– Ваша мама сломается без меня, – сказал он, с трудом выговаривая каждое слово.

– Я о ней позабочусь, пап, обещаю, – с дрожью в голосе ответила Мередит. – Ты же знаешь, что позабочусь.

– Она не сможет пережить это снова… Пообещайте, что поможете ей.

Он закрыл глаза и тяжело вздохнул. Ему было все труднее дышать.

– Что именно пережить? – спросила Нина.

– Угомонись, Опра! – взъярилась Мередит. – Отстань от него. Пусть поспит.

– Но он же сказал…

– Он сказал, что нам нужно помогать маме. Будто об этом надо просить. – Мередит стала возиться с папиными одеялами и взбивать подушки, точно квалифицированная медсестра.

Нина понимала: если Мередит пытается занять руки, значит, ей страшно. Скоро она захочет ото всех убежать.

– Не уходи, – сказала Нина. – Нам с тобой надо поговорить…

– Не могу, – ответила Мередит. – Работу не поставишь на паузу, просто захотев. Вернусь через час.

И она ушла.

Нина машинально достала камеру и принялась снимать – для себя, не собираясь никому показывать снимки. Когда она навела камеру на папино бледное лицо, слезы, которые она уже не могла сдержать, затуманили взгляд, превратив фигуру отца в сероватое пятно на фоне огромной деревянной кровати с балдахином. Она хотела было сказать: Я люблю тебя, пап, но слова застряли в горле.

Нина бесшумно вышла из комнаты и притворила дверь. В коридоре она наткнулась на мать и, поймав ее полный боли взгляд, протянула к ней руку.

Но мать только отпрянула и, плотно закрыв дверь, скрылась в спальне.

Вот так. В жуткой тишине коридора перед Ниной будто снова пронеслось все ее детство. Хуже всего то, что она сама виновата.

К ее матери нечего было тянуться.

Тем же вечером Мередит с Джеффом поехали за девочками на вокзал. Встреча получилась совсем не такой, каким должно быть возвращение домой, – безрадостной, полной грустных взглядов и недомолвок.

– Как держится дедушка? – спросила Джиллиан, как только двери машины захлопнулись и они вчетвером оказались в тишине.