Зимний сад

Глубоко вздохнув, сжав кулаки и на мгновение закрыв глаза, Томас смело бросился вперед:

– Меня зовут не просто Томас Блэквуд, а Кристиан Томас Блэквуд Сент-Джеймс, граф Истли.

Томасу показалось, будто у Мадлен остановилось дыхание. Воцарилась такая тишина, что было слышно, как кровь стучит у него в висках.

– Граф? – едва слышно переспросила Мадлен дрогнувшим голосом. – Граф...

Зашуршали юбки, и Томас медленно обернулся: Мадлен с трудом села на диван, а когда это ей удалось, вцепилась негнущимися пальцами в спинку, словно опасаясь упасть в обморок. Томас с трудом заставил себя встретиться с ней взглядом – казалось, в жизни ему не приходилось делать ничего более сложного. Мадлен смотрела на него широко раскрытыми ясно-голубыми глазами. В них было и изумление, и мольба о том, чтобы он сказал, что это шутка, что никакой он не граф, а простой ученый, каким ей и представился при первой встрече.

Решив поскорее рассказать ей все, пока его сердце не разорвалось от боли, Томас произнес:

– И это не я работаю на сэра Райли, а он на меня.

– Ч...ЧТО?!

Лицо Мадлен покрыла мертвенная бледность, она дрожала всем телом, в ее прекрасных глазах отражалось полнейшее замешательство.

Томас понимал: назад пути нет.

Он снял сюртук и жилет, моля Бога, чтобы Мадлен не заметила, как сильно дрожат у него руки, потом развязал галстук, стянул его с шеи, отнес все это к креслу, бросил на подлокотник, после чего, зайдя за спинку, взялся за нее обеими руками.

– Я хочу рассказать тебе, Мадлен, одну историю, – начал он тихим голосом, изо все сил сжимая спинку кресла, чтобы не броситься к Мадлен, а спокойно поведать ей о своем прошлом, которое он так долго скрывал.

Мадлен сидела не шелохнувшись, глядя на него широко раскрытыми, ясными глазами.

– После смерти жены я был великосветским повесой, не чуравшимся женского общества. В основном я жил в городе, за исключением того времени, когда нужно было уезжать на континент для проведения какого-нибудь расследования. Женщины слетались ко мне, как мухи на мед. Ничего удивительного: я был богат, знатен, вдов и недурен собой, так что мог завязать интрижку с любой, равно как и бросить ее, когда надоест. Это была игра, и мне она очень нравилась.

Мадлен по-прежнему молча смотрела на него, не проронив ни слова, и Томас повернулся к камину. Задумчиво глядя на тлеющие угли, он помолчал немного, тщательно обдумывая свои дальнейшие слова, и продолжил:

– Я рассказывал тебе, что получил увечье во время войны. Это правда, но лишь отчасти. Оно было получено мною не во время сражения, как бы мне этого ни хотелось. В начале октября 1842 года, сразу же после подписания Нанкинского соглашения, министерство внутренних дел послало меня в Гонконг. Моя миссия не имела ничего общего с самой войной. Я получил задание следить за двумя морскими офицерами высокого ранга, Чарли Данбаром и Питером Гудфеллоу. Оба они служили на военном корабле, в задачу которого входило обеспечение мира в течение нескольких недель после подписания соглашения – довольно напряженного времени. Ходили слухи, что эти офицеры приторговывают специями, опиумом, шелком и другими товарами, и связаны они с некоторыми высокопоставленными лицами в китайском правительстве, которые списывали пропажу этих товаров на китайцев, погибших во время кровопролитных морских сражений либо сообщали о том, что они украдены, а вырученные деньги присваивали себе.

Я поступил в распоряжение капитана Данбара и приступил к несению службы на новом пароходе, которому только что присвоили имя «Великолепный», второго ноября, выдавая себя за кораблестроителя, якобы нанятого правительством для наблюдения за строительством судоверфи, расположенной в гонконгской гавани. В течение полугода все шло спокойно, меня никто не заподозрил, однако никакого компрометирующего материала на офицеров, за которыми мне было поручено вести наблюдения, мне не удалось собрать. Не было никаких доказательств, что Данбар или Гудфеллоу занимаются незаконной деятельностью, и тем не менее время от времени появлялись донесения о пропаже груза то с одного, то с другого корабля. Я чувствовал себя абсолютно беспомощным, и по прошествии нескольких месяцев это стало меня раздражать.

Томас замолчал и быстро взглянул на Мадлен. Теперь она не мигая смотрела на шахматные фигурки, крепко стиснув руки на коленях.

Дрожащим от волнения голосом Томас продолжал: