Зимний ветер. Катакомбы

Заведующей кухней, или, говоря попросту, лагерной стряпухой, была Матрена Терентьевна. Она безропотно погрузилась в хозяйственные заботы, отдалась им всей душой, со страстью, с жаром. Но, к сожалению, очень скоро выяснилось, что у нее к этому нет никакого призвания. Рвение не могло заменить талант. Талант отсутствовал. Когда дело касалось хранения продуктов, учета, распределения порций, она еще с этим кое-как справлялась, хотя это стоило ей громадных трудов. Это было действительно очень нелегко. Для того чтобы продукты не портились от сырости, их нужно было перекладывать, сушить, проветривать. Почти все время Матрены Терентьевны уходило на борьбу с сыростью. Это было еще труднее, хлопотливее, чем бороться с ржавчиной. Каждый день она была принуждена высушивать на огне муку, сахар, соль, макароны, крупу. А назавтра они снова оказывались совершенно сырыми, и их заново приходилось сушить. У Матрены Терентьевны была своя, особая ниша для продуктов — кладовая. И в ней появился тяжелый, затхлый запах плесени, приводивший Матрену Терентьевну в отчаяние. К тому же продукты таяли со сказочной быстротой. Матрена Терентьевна ужасалась, замечая, как быстро расходуются мука, масло, сахар.

С круглыми глазами она подходила к каменному столу Черноиваненко и, немного заикаясь от волнения, начинала шептать первому секретарю на ухо свои зловещие хозяйственные секреты и совала рапортичку с указанием наличности продовольствия. Он надевал очки, долго и укоризненно смотрел на Матрену Терентьевну.

— Матрена Терентьевна, ты меня удивляешь!

Он всегда называл ее «Матрена Терентьевна», когда был ею недоволен. Он произносил это точно таким же назидательным тоном, каким говорил ей в детстве по поводу изношенных башмаков:

«Мотечка, честное, благородное слово, ты меня просто удивляешь! Удивляешь и огорчаешь. Ты опять порвала ботинки! Совершенно порвала. Ни один сапожник не берется. Я буквально не знаю, что мне с тобой делать. На тебе все горит. Я скоро вылечу в трубу».

«Дядя Гаврик, ей-богу, я невиноватая!» — говорила тогда маленькая Мотя и краснела так, что не только ее лицо, уши и шея делались густо-розового цвета, но даже краснели руки, а на глазах выступали слезы.

Может быть, тогда она и была виновата. На ней действительно все горело. Теперь же она была никак не виновата. Она прилагала все усилия, чтобы вести хозяйство как можно экономнее. Но, как известно, именно продукты и имеют скверную привычку «буквально-таки гореть», особенно когда их мало, а едоков много. Так же, как в детстве, Матрена Терентьевна и теперь прижимала руки к груди и восклицала таким тоненьким голоском, как будто в горле у нее пищала маленькая птичка:

— Дядя Гаврик! — Она так всю жизнь и называла его «дядя Гаврик». — Дядя Гаврик! Накажи меня бог, я сама не могу понять. Я готовлю, а продуктов каждый день становится меньше! Я готовлю, а их меньше. Прямо не знаю, что делать! Получается какая-то чепуха. — И на глазах у нее блестели слезы.

— Она не знает, что делать! — ворчал Черноиваненко. — Она не знает… А кто же знает? Давай сюда норму.

Он доставал карандаш, и они оба, навалившись на каменный стол, долго шептались над листком раздаточной ведомости.

Так или иначе, с этой стороной дела Матрена Терентьевна кое-как справлялась. Но стряпня у нее вовсе не ладилась. Она стряпала на двух примусах, добросовестно, старательно, но… не то чтобы вовсе плохо, а как-то неинтересно, без фантазии. Но до фантазий ли было подпольщикам? Сыты — и ладно.

Итак, для того чтобы пойти к колодцу, требовалось разрешение Матрены Терентьевны. Это упрощало дело.

— Мама, мы идем за водой, — говорила Валентина.

— Пойдешь за водой — не воротишься, — строго замечал Петя, повторяя поговорку, которую он неоднократно слышал от партизан Серафима Тулякова.

— Ах да, я очень извиняюсь, — по воду, — поправлялась Валентина. Мама, мы идем с Петей по воду. Ты не возражаешь?

— Ну что ж, деточки, идите. Прогуляйтесь. Подышите немножко свежим воздухом.

Они снимали с деревянных гвоздей ведра, которые висели на стене кухонной ниши, над двумя вечно гудящими примусами, а Матрена Терентьевна, утирая лицо, подавала им фонарь «летучая мышь» и коробку спичек. Она делала им последние наставления:

— Фитиль очень не выкручивайте, экономьте керосин. Пускай горит чуть-чуть, лишь бы можно было идти. Как только придете к колодцу, потушите, чтоб даром не горело. А когда пойдете обратно, тогда опять зажгите. Воду по дороге не разливайте, идите аккуратно. Спички зажигайте только в самом крайнем случае. Тут шестнадцать спичек. Чтоб вы, по крайней мере, тринадцать принесли обратно!..

Она еще долго что-то говорила и ворчала им вслед, но они уже не слышали ее, медленно удаляясь по низкому земляному коридору, который все время то сужался, то снова расширялся, делая повороты и самые неожиданные извилины.