Зимовьё на Гилюе

– Разожми ему зубы и не давай биться головой, а то расшибётся! И смотри, чтоб он не повернулся на спину, иначе захлебнётся! Я за водой! Я мигом!

– Ага! Хорошо! – суетливо ответил я.

И Макс побежал к озеру.

Мне было трудно удерживать взрослого человека, бьющегося в припадке. Я с трудом справлялся с ним, пытаясь ложкой разжать ему зубы. Зубы у него были чёрные, источенные, напоминающие пеньки на старом таёжном горельнике. Они шатались и держались ненадёжно. Разжимая его челюсти, я случайно сломал ложкой один передний зуб, и он выпал. Но зато появившаяся брешь позволила мне глубоко просунуть столовый прибор в рот несчастного и, провернув его, разжать челюсти. Рот раскрылся, из черноты утробы обильно полезла пена. Вскоре вернулся Макс с двумя вёдрами воды и одно за другим вылил на незнакомца. Пена перестала идти. Прекратились судороги. Человек открыл глаза. Посмотрел на нас пластмассовыми глазами куклы, а потом часто заморгал и забормотал что-то невнятное. К лицу стала возвращаться кровь, синюшные пятна пропали, и оно заметно порозовело. Незнакомец закашлялся, хотел встать, но не смог. Он лежал на земле, но уже дышал ровно и понемногу приходил в себя. Через пятнадцать минут он уже смог подняться и дойти до зимовья.

Пока хозяин зимовья отходил от приступа, мы навели порядок. Пропололи избушку от колонии сыроежек, собрали пустые бутылки, вытащили топор из двери, помыли посуду в озере, развесили на вбитых в стены гвоздях одежду.

Нашего нового знакомого звали Санька Мохов. Ему было сорок лет, но выглядел он на полтора десятка лет старше. Сначала мы называли его дядей Сашей, но он категорично потребовал, чтобы мы обращались к нему только как к Саньке. Так его все звали.

Санька всю жизнь провёл в тайге. Сначала был рабочим в геологоразведочной партии, потом штатным охотником в промхозе, но несколько лет назад развёлся с женой, запил, бросил работу и переселился в избушку на озере Медвежьем.

Весной Санька стрелял уток и гусей. Летом ловил рыбу. В Медвежьем озере, как мы узнали, водились огромные, самые большие в окр'yге караси, которых Санька добывал не только сетями, но и огромными вентелями. Он делал их из колец толстой проволоки, которые обтягивал сеткой из-под овощей. Вход для рыбы был с обеих сторон. Вентеля имели «крылья» – прямоугольные сетчатые стенки по два метра длиной, которые под углом расходились от входа. На озёрном дне карась натыкался на такое «крыло» и, плывя вдоль него, попадал прямо в маленькое отверстие входа, из которого уже не мог выбраться.

Но главным занятием Саньки Мохова был сбор ягоды. В конце июня поспевала жимолость. Санька собирал её и возил в город. Жимолость – самая дорогая ягода, и в хороший сезон с неё можно получить неплохой навар. В июле и августе на смену жимолости приходила голубика, а в сентябре – брусника.

Продав ягоду, Санька покупал немного продуктов, а основные же деньги тратил на водку и вино. В урожайные на дикоросы годы Мохов мог пить беспробудно несколько дней кряду. Что и произошло сейчас. Неделю назад вернулся из города с полным рюкзаком водки, купленной на деньги от проданной жимолости, и запил.

Мы рассказали Саньке о себе, о том, что живём на Тополином острове в зимовье деда Ильи, которое он нам подарил. Санька хорошо знал деда Илью и отзывался о нём с боязливой уважительностью.

– А что ты на берегу протоки делал вчера и сегодня утром? – поинтересовался у Саньки Макс. – Серёга тебя видел.

– За водой ходил, слыс какое дело, – ответил тот с нар слабым больным голосом, сильно шепелявя. – Доздей-то давно не было, родник мой высох. Вот я канистру-то брал и бегал на протоку. А в озере вода плохая, светёт вода, пить незя. Только так, слыс, посуду помыть, там, руки.

– Ну, посуду-то ты не слишком мыл, – ухмыльнулся Макс.

– Так запил я, – тихо простонал Санька, он был ещё очень слаб. – Если б не вы, то я б уже окочурился. И никто б меня не искал. Присли б музыки осенью уток стрелять, а Саньки Мохова нет. Сдулся Санька.

Мы провели в Санькиной избушке весь день, присматривая за больным. К вечеру он оклемался настолько, что вспомнил про сети, которые давно стоят на озере непроверенными, и забеспокоился:

– Надо сетки вытряхнуть, подохнет карась.

Макс готовил суп и поэтому остался в зимовье, а мы с Санькой поплыли проверять его сети и вентеля. Выпутав из снастей рыбу, которая, к счастью, была живой, мы переложили её в плетёный садок и пошли к зимовью. Вдруг Санька остановился, свернул с тропы, зовя меня за собой:

– Иди сюда, Серый, показу тебе кое-чо.

В молодой поросли сосен лежало на земле толстое поваленное дерево, заросшее плотным зелёным мхом. Санька отодвинул в одном месте большой пласт мха, сунул руку в открывшееся дупло и вынул из него болотный сапог. В сапоге, в промасленной тряпке, лежало разобранное двуствольное ружьё.

– Вот чо у меня есть, – гордо произнёс Санька, – Вы мне сёдня зызнь спасли, осенью приходите уток стрелять.

Санька собрал ружьё и дал мне его подержать.

– Рузьё «Белка», низний ствол дробовой, верхний малопулька. Я с малопульки глухарей бью, а с низнего – уток.