Зина

Через полгода оба словаря вышли. Античный был ужасен: Агамемнон там был перепутан с Агесилаем, Гомер с Гектором, а смазанная фотка развалин Форума была почему-то поименована «раннехтонической базиликой Артемиды Блаженной». «Блатная феня», судя по всему, тоже не блистала достоинствами. Во всяком случае, как убедился въедливый Пенсов, не побрезговавший взять том в руки, орфографических ошибок избежали только матные слова, да и то не все – во всяком случае, глагол «пиздеть» там писался то через «е», то через «и», что бросало густую тень и на всё прочее содержание, могущее быть охарактеризованным производным существительным от означенного глагола. В выходных данных вместо «Арго» было набрано «Агро».

Пенсов не знал, что к тому моменту мужичок с наколками уже вскарабкался на место главредактора, каким-то образом избавившись от пенсовского обидчика. Осмотревшись на новом месте, он устроил среди подчинённых чистку, после чего начал подбирать кадры под себя.

Профессорский телефончик Хапузову подсунул кто-то из старых корректоров: срочно понадобился вменяемый и недорогой интель для перевода немецкой книжонки «Античная гомоэротика».

К тому моменту профессор поддерживал штаны в основном благодаря техническим переводам, которые он уже успел возненавидеть до крайности. Однако, помня старую обиду, возвращаться на птичьи права он не пожелал. «Возьмёте меня в штат, тогда будет о чём разговаривать», – гордо закончил он и повесил трубку. Хапузов, однако, через три дня позвонил снова и предложил профессору работу на окладе – опять же по переводам. Деньги были небольшие, но Пенсов согласился.

Когда он пришёл в издательство подписывать контракт, то узнал много нового. В частности, то, что Хапузова зовут Гремислав Олегович, что ударение в его фамилии делается на последнюю букву и никак иначе, и что у него великие планы по развитию и разрастанию издательского бизнеса. Как выяснилось несколько позже, в издательстве Хапузова звали Жора, фамилию произносили как «хапузый» и дружно ненавидели за хамство, скаредность и привычку квасить на рабочем месте.

Пенсов тоже вскоре возненавидел Хапузова, но ни высказать ему наболевшее, ни расплеваться с ним почему-то не мог. Жора его подавлял своим природным, биологическим бесстыдством. И хотя хапузовская манера вести дела напоминала профессору способ питания кишечнополостных организмов, он никак не мог принять решение, уйти. Да и уходить, в общем-то, было некуда.

Полгода Пенсов усердно перелагал русскими буквами всякую импортную мусорку: бабские романчики, детективчики и тому подобную струхню, вплоть до астрологических календариков (это печаталось анонимно, без указания автора). Он же проверял чужие переводы, исправлял самые грубые языковые и фактические ошибки, а иногда приходиось садиться и за вычитку корректуры: Хапузов старательно требовал за каждый скормленный рубль всяких сверхнормативных трудов. Но в целом всё это оказалось проще, чем Пенсов когда-то думал. Больше того: освоив систему штампов, профессор почувствовал в себе силы производить литпродукцию самому, но предложить свои услуги стеснялся.

Зато не стеснялся Хапузов. Принимая очередную работу, он почитал своим долгом устраивать замурзанному интеллигентишке распеканцию за недостаточную близость к народу. Сам Хапузов считал себя порождением народной толщи, и поучить всех этих бледнонемощных очкариков настоящей жизни было одним из любимых его занятий.

Теребя невыбритый пучок щетины под нижней губой, Жорик текстовал:

– Я тыщу раз говорил: проще надо переводить! Как народ любит! Так, чтоб любая старушка из очереди поняла! Чтоб любая блядь старушка, чтоб она читала и всё понимала! Потому что это про жизнь! Старушка любит чтоб про понятное, а не хуйню всякую с мыслями! И чтоб любая девка с Тверской тоже читала и всё понимала, потому что это про жизнь написано! Народ любит про жизнь и чтоб понятно, чтоб жесть штырила, а не хули сопли …

Этот монолог он мог продолжать бесконечно. Заканчивалось всё это требованием «настоящего креатива, а не хуйни».

Однажды профессор решился-таки простебаться над хапузовскими представлениями о «жизни».

– Знаете, – сказал он, старательно подстраиваясь под лексикон работодателя, – давайте, в самом деле, сделаем серию. Скажем, детектив. Народ любит детектив. Обязательно убийство, кража крупных денег, и прочая фигня. Народ любит деньги, когда про деньги – тоже любит. Детектив – баба из провинции. Народ любит, чтоб баба. Не замужем, зато есть кот. Народ любит про кота. Зовут Зина Вагина, с ударением на первый слог, естественно. Или на последний. Не красавица, но в койке ураган. Народ любит, чтоб ураган. Способ расследования у неё самый народный: трах-перетрах с подозреваемыми, а они ей всё рассказывают, как на духу, и так по цепочке, пока не доё… дотрахивается до преступника. После чего сваливает в Анталью с деньгами. Народ любит про свалить отсюда. В общем, типа Джеймс Бонд, только как бы наоборот. Давайте, что-ли, мутнём?