Зинзивер

Это было так неожиданно и так приятно, что я пообещал: стихи будут, и предложил пойти по магазинам или в какой-нибудь парк или зверинец. И парк, и зверинец не работали, но мы все равно поели пирожных, а потом пошли в универмаг.

Она примерила плащ, итальянские сапоги с немыслимым количеством пряжек и бляшек. Комбинированное платье — перекличка темно-бордового и темно-синего. И еще одно — в золотой горошек до талии, а дальше клеш вперемежку с зелеными клиньями. В этом, в горошек, она была точь-в-точь как школьница. Платье до того подошло ей, она была в нем настолько красива, что продавщицы из другого, обувного отдела принесли ей белые туфли. (Незаметно для Розочки я их тоже купил.)

В магазине «Богатырь» купили Раисе Максимовне бордовый плащ и спортивный костюм «Рибок». А еще коричневые туфли с пестрыми шнурками сорок второго размера, очень-очень похожие на мужские, но, видимо, из-за шнурков попавшие в женский отдел. Кстати, Розочке тоже купили «Рибок» и очень красивые кроссовки «Найк». Себе ничего не взял.

— Ты поразишься, — сказал я, — когда дома откроешь шкаф. Одно время я ездил в Германию — у меня столько всякого шмотья!..

В гостинице, прямо в кресле, уронив руку на пол, мертвецки спала Раиса Максимовна, а напротив на столе стояла ее знаменитая темно-коричневая бутылочка с закручивающейся пробкой. Бутылочка была пустой, и я наполнил ее «Столичной». Розочка очень выразительно посмотрела на меня, но ничего не сказала.

Приехали мы домой утром.

Когда приезжаешь из областного города в Москву — разницы почти не чувствуешь. Зато когда приезжаешь из Москвы — разница огромная. Ни такси, ни носильщиков — ничего. Мне пришлось дважды возвращаться на перрон за чемоданами и сундучком Раисы Максимовны. К тому же все вокруг было перекрыто милицией. Оказывается, ночью сгорело здание вокзала, точнее, его содержимое. Многие приехавшие сочли данный факт плохим предзнаменованием. А Раиса Максимовна настолько испугалась, что готова была повернуть назад, в Черноморск. Но все обошлось.

С роздыхом мы наконец поднялись на площадку третьего этажа. Среди сумок, пакетов и чемоданов Раиса Максимовна сидела на своем сундучке, «как король на именинах…» и даже более — как козырный туз. Теперь было понятно, почему, несмотря на все уговоры Розочки не брать сундучок, Раиса Максимовна все-таки его взяла, — когда она сидела на нем, чувствовалась ее несокрушимость. Я почему-то разволновался и, пока возился с замком, почти физически ощущал плотность обступившей тишины. Наконец дверь открылась вздох облегчения. И сразу удивленный возглас Раисы Максимовны:

— Ще дверь?!

Мы с Розочкой весело переглянулись и со смехом стали затаскивать вещи. А потом началось пиршество, пиршество души. Я не знаю слов и понятий, которыми можно одновременно выразить и радость, и робость, взлет и падение. Да-да, этому нет слов!

Розочка забежала в зал:

— Ми-тя! Ми-тень-ка! — Она бросилась мне на шею — и все ее чувства как бы запечатлелись в поцелуе. И тут — голос Раисы Максимовны, какой-то испуганно-изумленный:

— Лепо, лепо… да что там — лепота!

Раиса Максимовна посмотрела в окно, на золотой купол Софии, чуть-чуть выпрямилась и, совершив крестное знамение, поклонилась.

— Ле-по-та!

Машинально достала темно-коричневую бутылочку, но, почувствовав на себе Розочкин взгляд, вдруг смутилась и с такой детской растерянностью спрятала ее за спину, что мне стало жаль Раису Максимовну, как если бы она была и моей матерью.

— Давайте, давайте, я тоже не откажусь, — вмешался я.

— Тогда уж и мне! — воскликнула Розочка.

Мы все по глоточку отхлебнули из бутылочки, а потом на равных ходили по комнатам и смотрели на все как на сообща нажитое. Это странно, наверное, но я вместе с ними будто впервые входил в комнаты и так же, как и они, ощупывал шторы и покрывала и удивлялся коврам и обоям, дескать, живут же люди! И только в кабинете, в котором, кроме общежитской постели на полу и двух крылаток на стене, практически ничего не было, мы ничего не потрогали. Мы как-то очень сильно почувствовали разницу «температур», во всяком случае, застыли как изваяния. Выручила все та же Раиса Максимовна:

— Слава Богу, хоть одна жилая комната!..

А потом началось новоселье, то есть самое настоящее пиршество.

Глава 42

Все-таки Алексей Феофилактович нашел себя!

Одноэтажное здание, некогда огромное и безвкусное, а теперь с арками и колоннами, эркерами и лоджиями, с высокой «чешуйчатой» крышей и со стрельчатыми слуховыми окнами, казалось сказочным. Даже кирпичные трубы вентиляторов и дымоходов были отделаны какой-то кружевной виньеточной кладкой.

— Ну что, поэт?!

— Собственным глазам не верю!..

Мы обнялись. Двуносого было не узнать. Черное демисезонное пальто, красный шарф и какая-то с наворотами кепка. Из-под пальто белая рубашка, галстук — не Двуносый, а форменный, или фирменный, дипломат.

— А что ты хочешь, Митя, меня выдвигают в местную думу! Я хочу, чтобы ты тоже поучаствовал в моей группе доверенных лиц.

Вот тебе и Алексей Феофилактович!..