Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

— Одна сложность — что делать с мебелью?

— Может, продать…

— Другая сложность — Виктор сейчас без работы. Если бы он работал…

Когда речь идет о других, Бальдер не пускается в психологические тонкости. Он решительно заявляет:

— Виктор пусть сам о себе позаботится, верно? Он же мужчина.

В вечернем воздухе разносится пение петухов, словно в деревне. Живая изгородь из вьющихся растений закрывает проволочную сетку. Купы ив сверкают серебром. У земли в мясистых резных листьях, словно раскрытые ладони, дрожат белые колокольчики; и дома с зелеными оградами, пальмами, лесенками и клумбами, обложенными бутылками, кажутся частью тропического пейзажа, где человеческая жизнь возможна лишь благодаря этому перемежающемуся дождю фиолетовых и сиреневых теней.

Бальдер думает: «Она говорит, что я не хуже ее, но на самом деле это не так. Она щедрей и благородней меня. Считая ее эгоисткой, я намеренно заблуждаюсь, чтобы низвести ее до собственного уровня».

— О чем ты думаешь, дорогой?

— О прошлых моих желаниях. Знала бы ты, сколько я мечтал о таком путешествии! Поехать в Гранаду… в Толедо…

— А можно так разводиться — будучи в отъезде?

— Да… думаю, что можно постараться ускорить дело. А твоя мама готова к путешествию?

— Да, и мне кажется, она всерьез готовится к отъезду. Сегодня поехала в город… Сказала, что хочет узнать цену билета на пароход, где только один класс.

— О, среди них есть отличные пароходы.

— Какое это будет счастье, милый! Мне даже не верится.

— Мы снимем домик с патио в андалузском стиле.

— И где-нибудь поближе к горам. Ты знаешь, я никогда не видела гор.

— Ты будешь играть на фортепьяно… В Мадриде, кажется, есть Королевская консерватория. А кроме того, оттуда и до Парижа недалеко.

— Как это чудесно, милый! Я буду все время с тобой.

— Конечно. Мы целыми днями будем вместе. Представляешь себе? Бродить по старинным улочкам… заходить в музеи. Найдем тебе хороших профессоров, чтоб ты занималась музыкой. Ты там сможешь выступать с концертами. Иметь успех в Европе — не то что выдвинуться здесь. У нас тут трудней. Тебя окружат молчание и зависть…

Они умолкают в задумчивости, охваченные покоем растительного царства.

Их мысли, подобно водяным воронкам в речном омуте, постоянно устремлены вглубь, в темную бездонную тишину. Сквозь рукав он чувствует тепло тела Ирене, она еще не принадлежит ему, но настолько близка к этому, что Бальдер думает: «Хорошо бы она забеременела, как только отдастся мне. Я нисколько не буду стыдиться гулять с ней, несмотря на ее живот. А если бы у нас родился сын, я бы его очень любил и все говорил бы ему: „Ах ты, бесстыдник маленький, я так люблю тебя потому, что ты сын Ирене, и ты не сыщешь на свете женщины, которая любила бы тебя так сильно, как меня любит эта девушка, которая идет со мной рядом“».

Ирене, догадываясь о его мыслях, томно приникает к нему. Бальдер продолжает мечтать: «Груди ее набухнут молоком, и я тоже отведаю их содержимого, чтобы в моих жилах текла и ее кровь. И я никогда уже не смогу ее разлюбить!»

— Милый, о чем ты думаешь?

— О том, что будет, когда ты станешь совсем моей.

Ирене слегка краснеет, потом льнет к Бальдеру и тихонько говорит, потянувшись к его уху:

— Сейчас я нездорова, милый. А потом — да… Я тебе обещаю. Мне этого хочется не меньше, чем тебе…

Они снова умолкают. Тишина накатывается на них волнами, как морской прибой, они задыхаются, им страшно. Оба жаждут ощутить себя нагими, провалиться в небытие, слившись друг с другом, и Бальдер шепчет ей на ухо:

— Ты не боишься забеременеть, а?

— Нет, милый. А ты хочешь, чтобы я?..

— Да.

— Какой ты у меня добрый!

Ирене прижимается к нему.

— Я тоже хочу, чтобы у меня был сын от тебя, Бальдер. Я почти вижу, какой он. Как это было бы чудесно.

— Милая! Я бы сам носил его на руках, чтобы ты не уставала.

— Бальдер… Молчи, ты сведешь меня с ума.

Тут они подходят к зданию, которое им неприятно.

Среди запущенного, почти одичавшего сада высится старое массивное четырехэтажное здание, чем-то напоминающее безобразного старого немца: косые деревянные выступы, выцветшие на солнце, проволочная сетка на окнах, закопченные дымовые трубы. Бальдеру почему-то кажется, что там живет старый пруссак, который курит фарфоровую трубку и упрямо смотрит из-под кустистых бровей на портрет кайзера, размышляя о его отречении.

А дальше — опять хаос. Стволы деревьев полузадушены сплошными завитками плюща, и в воздухе, будто по волшебству, висит радугой, не падая, постоянный зеленый дождь, местами приобретая фиолетовый и розовый оттенки, какие бывают у мыльных пузырей.

Глинобитные стены прорезаны деревянными калитками. В высокой траве хлопают крыльями белые утки с оранжевыми клювами.

Ирене спрашивает:

— Скажи, милый, а океан — какой он? Ты только представь себе!.. Не знаю… Мне кажется, он огромный… бесконечный. Ночью, когда взойдет луна, это должно быть что-то волшебное.

— А я вижу тебя и себя на палубе, у перил.

Ирене жмется к его руке:

— Как чудесно, милый! Какое счастье, что я тебя встретила!