Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

— Замолчи, Мария! — глухо произнес дон Гаэтано.

— Кто тебя кормил, кто тебя одевал?.. Я, дерьмо, я!.. — И она занесла руку, словно готовясь его ударить.

Дон Гаэтано отступил, дрожа всем телом.

С горечью, с рыданием в голосе, пропитанном едкой солью обиды, она продолжала:

— Что ты сделал со мной… скотина? Для родителей я была розочка, загляденье… И зачем только я вышла за тебя… дерьмо?!

Рот ее судорожно кривился, словно смакуя вязкую жуткую ненависть.

Я хотел было разогнать столпившихся в дверях зевак, но она остановила меня повелительным жестом:

— Не надо, Сильвио… Пусть все слышат, кто такой этот человек, продавший совесть, — и, округлив зеленые глаза, бледная как смерть, она продолжала, и казалось, будто лицо ее наплывает из глубины киноэкрана: — Будь я другой, подумай я о себе, я и жила бы по-другому… и глаза бы мои не видели этой сволочи.

Она остановилась перевести дух.

В это время дон Гаэтано обслуживал пожилого господина в макинтоше и больших очках в золоченой оправе на тонком, покрасневшем от холода носу.

Взбешенная равнодушием мужа, привыкшего к подобным сценам и преследовавшего выгоду в ущерб собственному достоинству, женщина возопила:

— Не слушайте его, сеньор! Неужели вы не видите, что это просто ворюга-макаронник?

Старый господин изумленно взглянул на разошедшуюся фурию.

— Он хочет содрать с вас двадцать песо за книгу, которая стоит четыре, — и, видя, что дон Гаэтано даже не оборачивается, крикнула с искаженным от злобы лицом, словно плюнула: — Вор! Вор! Ворюга! — выразив таким образом все свое презрение и ненависть.

— Я зайду в другой раз, — сказал старый господин, поправляя очки, и вышел, не скрывая возмущения.

Тогда донья Мария схватила книгу и с силой метнула ее в дона Гаэтано; за первой последовала вторая и третья.

Дон Гаэтано задохнулся от бешенства. Сорвав воротничок и галстук, он швырнул их в лицо жене, затем, словно его ударили обухом по голове, застыл на месте и вдруг бросился на улицу; глаза его готовы были выскочить из орбит; он остановился посреди тротуара, мотая голой бритой головой, и, раскачиваясь из стороны в сторону как безумный, растопырив руки, замычал яростно и глухо:

— Тварь!.. Тварь!.. Тва-а-арь!..

Довольная донья Мария подошла ко мне:

— Видел? Не стоит он того… подонок! Поверь, мне иногда просто хочется уйти от него, — и она заняла свое обычное место за прилавком, скрестив руки, глядя в пространство отсутствующим хищным взглядом.

И вдруг:

— Сильвио.

— Сеньора?

— Сколько он тебе должен?

— За три дня, считая сегодня.

— Возьми, — и, протягивая мне деньги, она добавила: — Не верь этому пройдохе… Как-то раз он надул страховую компанию; захоти я, он бы сейчас сидел за решеткой.

Я вернулся на кухню.

— Как по-твоему, дон Мигель?..

— Сущий ад, дон Сильвио. Что за жизнь!

Грозя кулаком небу, старик глубоко вздохнул и, склонившись над раковиной, вновь принялся за картошку.

— И к чему весь этот балаган?

— Не знаю… детей у них нет… дело в нем…

— Мигель.

— Да, сеньора.

Резкий голос приказал:

— Не надо готовить, обеда сегодня но будет. А кому по нравится, пусть поищет другую работу.

Это был последний удар. На глаза изголодавшегося старика навернулись слезы.

— Сильвио.

— Сеньора?

— Вот, возьми пятьдесят сентаво. Поешь где-нибудь, — и, завернувшись в зеленую шаль, она снова стала готовым к прыжку зверем. Две слезы медленно скатились к уголкам белых губ.

Растроганный, я пробормотал:

— Сеньора…

Она взглянула на меня и, улыбаясь странной, словно вымученной улыбкой, сказала:

— Иди, вернешься в пять.

Пользуясь возможностью, я решил зайти к господину Висенте Тимотео Соусе, которому рекомендовал меня как-то один знакомый, занимавшийся теософией и прочими оккультными науками.

Я нажал кнопку звонка; сквозь стекла тяжелой железной двери была видна мраморная лестница и красный, заправленный под бронзовые поперечины ковер, на котором лежали влажные солнечные пятна.

Чинный, одетый в черное швейцар открыл мне.

— Что вам угодно?

— Могу я видеть господина Соусу?

— Как прикажете доложить?

— Астьер.

— Ас?..

— Да, да, Астьер. Сильвио Астьер.

— Подождите, я узнаю, — и, смерив меня придирчивым взглядом, он исчез за дверью передней, скрытой желто-белыми портьерами.

Я ждал, взволнованный, обнадеженный, предчувствуя, что такая важная персона, как господин Висенте Тимотео Соуса одним своим словом властен преобразить мою несчастную судьбу.

Снова приоткрылась тяжелая дверь, и величественный привратник сообщил:

— Господин Соуса будет через полчаса.

— Спасибо… извините… до свиданья, — откланялся я, взволнованный и бледный.

Потом я зашел в ближайший кафетерий и спросил чашку кофе.

«Несомненно, — думал я, — если господин Соуса примет меня, значит, он нашел мне обещанное место. Конечно, как мог я подумать плохо о господине Соуса!.. Кто знает, какие у него могут быть дела…»

Ах, господин Тимотео Соуса!

Как-то зимним утром меня привел к нему теософ Деметрио, принявший тогда во мне участие.