Злая корча. Книга 2

В реальности дуализм народного восприятия закруток поначалу лежал в плоскости обычной симпатической магии. Длинные рожки спорыньи действительно часто изогнуты, закручены («крючки» по Далю), иногда вообще выглядят «завитыми» вокруг колоса, изначально это и называлось закруткой или завиткой. Ведьмы — то есть обычные деревенские знахарки и повитухи — собирали эти закрутки на полях (протаптывая тем самым «прожин» — он не во всех местностях подразумевался узким) для абортов и облегчения родов. Это основное, с древности известное действие спорыньи, давшее закруткам и другое название: «маточные рожки». Многовековое использование спорыньи как родовспомогательного средства в мистическом народном сознании закономерно стало ритуалом, и со временем люди стали делиться своими караваями с запеченной в них спорыньей даже с реками, чтобы помочь им «родить»:

Весна в этом году выдалась неверная и холодная. Даже в последних числах мая лед на Байкале не сломало. «Родами матушка мучится», — говорили посадские женщины, глядя с берега на вспученную, но бессильную скинуть лед Ангару, и чтобы помочь реке, по суеверному обычаю, бросали в прибрежные полыньи хлебные караваи с запеченной в них спорыньей[101].

Существует широко распространенное представление, что «злые корчи» начинались только в голодные годы, когда крестьяне вынуждены были питаться хлебом из зараженной спорыньей муки, так как выбора у них в голодные годы просто не было. Такое мнение основано на ошибочной проекции рациональности на мистически настроенных крестьян прошлых веков. Серьезные эпидемии эрготизма не менее часто происходили именно в урожайные годы, поскольку такой урожай во влажный год после нескольких лет засухи как раз и оказывался сильно пораженным спорыньей (первый крестовый поход в своей «народной» части, например). Сейчас нам известно, что спорынья — яд, но тогда крестьяне этого не знали, да и знать не хотели. И если бы у них и был выбор, то большинство все равно предпочло бы хлеб со спорыньей. Зачем им лишать себя сакрального «сельского наркотика», вреда которого они не осознавали?

А заглянет вдруг какой-нибудь заезжий фольклорист — Максимов или Даль — и начнет удивленно допытываться у крестьян: за что они так вредную спорынью любят? Зачем в хлеб ее запекают? Крестьянин хитро прищурится и ответит: «хлеб от нее зело хорош» — что эти городские понимают? Даль так и запишет в свой знаменитый словарь: спорыш — зерно уродливое, в пище вредное, но квашня от него хорошо поднимается, поэтому и зовется спорыньей[102]. Максимов подтвердит: спорынья «в пище ядовитая», но «некоторое количество ее в муке любят деревенские хозяйки за то, что от таких зерен хорошо подымается квашня, хорошо хлеб спорится (отсюда и ее название), то есть увеличивается объемом»[103]. А хлеб-то из муки с «крючками» поднимается обычно плохо, разваливается, крошится, а то и красным становится, и мясом пахнуть может, и селедкой — но не в этом его сила. Тогда это понимали не слишком хорошо, и даже окружной судебный врач Фабриц, писавший, что «спорынья представляет собой рѣзкое наркотическое средство»[104], имел в виду не совсем то, что мы подразумеваем сегодня.

Появление рожков на поле нередко свидетельствовало о большом урожае, поэтому спорынья в народной культуре начала ассоциироваться с плодородием.

Спорынья, по наблюдениямъ русскихъ крестьянъ, преимущественно развивается на хлѣбахъ въ годы урожайные, когда и рожь растетъ хорошо:

Брицы — черные рожки (спорынья); когда житу годъ, и на ихъ родъ (Смолен. губ.).

Якъ есть в хлiбi рiжки, будутъ и пирiжки (Малор.)[105].

Спорыш (спорынья, споръ), который в виде кудрявого (проекция завиток?) человечка ходит по полю, стал в восточнославянской мифологии воплощением плодородия. Спорыш — это не бог, как считали кабинетные ученые XIX века, скорее воплощенный дух жатвы и урожая. Дух спорыньи, от которой «зерно вырастает втрое» (Даль). А сама спорынья, производившая в «удачные» годы определенный состав алкалоидов, стала явлением сакральным — хлеб с запеченными «зернами чернушки» наполнял иногда крестьянина чувством эйфории и давал возможность лично побеседовать с Богом и с любимыми святыми (или встретить дьявола — в зависимости от «установки» и «обстановки»). То, что потом это заканчивалось злой корчей или отвалившимися членами, крестьяне с хлебом никак не связывали.