Злая Русь. Зима 1237 (СИ)

— И что же хочешь тем сказать? Что вместо брани с погаными, мне воев отвести вглубь земель своих? Тех самых воев, что пришли сюда по моему зову, чтобы защитить Отчизну от ворога?! Подумай сам, Всеволод Михайлович — могу ли я отступить хоть до той же Рязани и в осаду сесть со всем войском, покуда враг княжество разоряет беззащитное?

Однако князь Пронский не смутился речами Юрия Ингваревича и веско произнес:

— Ежели ты положишь всю рать на границе, то княжество так или иначе падет. И никто уже не сможет защитить людей! Нам хотя бы помощи владимирской дождаться…

— Да неужто?! Но это мы еще посмотрим, падет моя рать, али нет! А помощи от Юрия Всеволодовича не жди — голубь от верного человека так и не прилетел с известием о согласии князя Владимирского нам на помощь прийти. Послы же татарские и вовсе заявили, что Юрий Всеволодович теперь их союзник!

Храбрится потерявший сына отец, ярится, жаждет силой помериться ратной с погаными — то понятно Всеволоду Михайловичу, понятно как отцу. Но не как князю, за людей своих перед Богом ответственному!

— Татары много чего могли сказать — да и мы разве сами данниками Батыя не назвались? А голубь — тварь Божья, мог и не долететь, мало ли в лесах наших птиц хищних?! Глупо, Юрий Ингваревич, принимать бой в одиночку! Ведь на одного нашего ратника приходится семеро татар! Погибнет рать без толку, даже если вдвое больше поганых истребим, даже втрое! И тогда уже вся земля Рязанская, да Пронская, да Муромская запылает, некому будет Батыя остановить!

Впервые за все время разговора в глазах Юрия Ингваревича проявился интерес:

— Откуда же тебе известно про семерых на одного?

Всеволод Михайлович ответил прямо, не таясь:

— Прибыли сегодня ко мне вои Елецкой сторожи. Они боярину твоему, Евпатию Коловрату в степи полонянника добыли, да про число орды вражьей все выведали. О том и сам Коловрат написал в грамоте!

Однако же князь Рязанский последним словам всерьез удивился — нехорошо так удивился:

— Это ж надо, а?! Мы значит, сколько разъездов татарских тайком перехватили, с посольством сына моего дружинников верных отправили, чтобы выведали они число поганых, да так его никто точно и не разузнал. А тут вдруг вои сторожи Елецкой взяли языка, да он им все выложил! И боярин Коловрат вместо того, чтобы мне тут же послание написать, да воев с ним отправить, отправил его тебе?! С каких пор ты, Всеволод Михайлович, Елец в вотчину получил, да воями его распоряжаешься, что они тебя за старшего чтят?!

Князь Пронский несколько смутился, после чего ответил:

— Не мне. Сыну моему, Михаилу, Евпатий грамотку послал.

Юрий Ингваревич тут и вовсе рассмеялся — правда, невесело как-то, а жестко, зло:

— Хахахаха! Вот значит даже как! Ну-ка, приведи ко мне воев сторожи, грамотку от Коловрата принеси, а я воеводу Елецкого покличу. Очень уж интересно мне потолковать с ними, лицом к лицу!

…Пришел я в себя от ушата ледяной воды, вылитого на лицо. И еще не успел даже осознать, что происходит, как меня тут же отвязали от коновязи (и как я успел сюда попасть-то?!), да закинув на спину коня, перед седлом всадника, повезли в неизвестном направлении.

А все мои попытки заговорить с наездником из числа дружинников Пронских, обернулись прахом, столкнувшись со стеной презрительного равнодушия!

Однако чем дольше мы находились в пути, тем богаче были палатки и шатры воинские, встречающиеся нам на пути — а когда конь подо мной, наконец, остановился, я увидел роскошный, расшитый позолотой шатер, стоящей на возвышении отдельно от прочих. Покруче будет, чем у Всеволода Михайловича! И тут сердце мое кольнула тревога — кажись, что к самому князю Рязанскому мы явились! А вот то, что меня от пут на руках при этом не освободили, знак совсем нехороший…

Спихнув меня словно куль с зерном на землю — ударился я пребольно! — молчаливый дружинник грубо поднял меня на ноги и едва ли не волоком потащил к шатру. Но тут уж я, здорово раздраженный событиями последних часов, рванулся из крепких рук воина и едва не прорычал:

— Пусти!!! Сам пойду!