Злая Русь. Зима 1238 (СИ)

На невеселую улыбку Ждана я ответил столь же мрачной ухмылкой. Но действительно, без бродника, у которого настоящий талант к диверсионным операциям, к тому же в совершенстве владеющего половецким и действительно похожего на смуглого степняка больше прочих в нашей дружине, я поиск порохового склада поганых просто не представлял. А вот Евпатий, как видно, никак не может успокоиться — вскочил на ноги и принялся страстно, горячо меня убеждать:

— Я знаю половецкий не хуже прочих. А что ликом чистый рус — так кто в темноте ко мне будет приглядываться, особенно если надеть одеяния степняков?! И потом, разве так отличны половцы от нас? И разве среди них не встречаются светлые ликом мужи, рожденные от похищенных и обращенных в полон русских дев? Зато клинок мой точно лишним не окажется!

Немного помявшись, я все же согласился:

— Быть посему, боярин, твое право. Коли хорошо подумал… Что же, у нас целый день на подготовку. Хорошо бы найти чистое исподнее и перешить его так, чтобы свободно накинуть его сверху на степняцкий халат и кольчугу. Даже в качестве плаща — светлое на белом снегу будет не так заметно. Кроме того, нужно определиться, кого мы отправим гонцом к воеводе в Переяславль — а кого к князю Юрию Всеволодовичу…

…День в спешных приготовлениях пролетел быстро. Сразу после раннего приема пищи вся группа, включая спасенных полоняников, углубилась в лес, где мы и разделились. Так, большая часть дружины вместе с увечными и с недовольным Микулой во главе отправилась вниз по течению реки. Им придется искать любой возможный кров и поднимать раненых на ноги — а при случае защищать мирняк. Так что задача у ельчанина и отправившихся с ним воев далеко не такая безопасная, как может показаться на первый взгляд.

Четверых наиболее смышленых и красноречивых дружинников, разбитых по парам, мы отправили гонцами на север — а сами весь день шли лесом, чтобы подобраться к Оке и уже по льду реки ночью обойти город. Учитывая плотность степняцких разъездов — задача далеко не тривиальная. У меня, правда, возникла шальная мысль напасть на один из них, перебить, завладеть лошадьми и уже под видом дозора подойти к лагерю. Но, разглядев с лесной опушки один из дозоров, насчитывающий семерых всадников, от идеи отказался — стоит уйти хотя бы одному татарину, чтобы весь план накрылся медным тазом. Лучше пробовать силы ночью, как и договаривались изначально — воспользовавшись импровизированными маскхалатами и понадеявшись на наше малое число. Дозоры ведь рыщут в поисках сильных отрядов, а не горстки орусутов… Да и к вечеру (судя по моим сновидениям) монголы, видимо всполошенные нашим нападением на обоз, поймут, какими ничтожными силами мы атаковали на самом деле. А значит, число дозоров должно сократиться…

Так оно и получилось. Как только сумерки сгустились, мы вчетвером спустились на лед и двинулись к Рязани, напряженно всматриваясь вперед в страхе заметить приближающийся конный разъезд. Но — пронесло. Всадников заметили уже у города, и, двигаясь под самым берегом, спешно залегли в снег, пережидая, пока дозор удалится к лагерю. А потом очередной рывок вперед — и вот, мы уже поднялись наверх да обогнули крепость.

И теперь с каждым шагом стена надолбов становится все ближе…

Все пространство вокруг заливает белесый, призрачный лунный свет, и если бы не «маскхалаты» — нас бы уже заметили. Пока же маскировка здорово выручает, да и пробираемся к частоколу мы между двумя дозорами, выдавшими свое положение кострами. Возможно тот факт, что ночь сегодня ясная и очень светлая, на самом деле сыграл нам на руку: татары ведь наверняка уверены, что при полной луне заметят пошедших на вылазку орусутов. И потому вряд ли очень старательно вглядываются в сторону Рязани — скорее отогреваются у костров, проклиная сильный мороз и то, что именно им выпал черед сторожить подходы. В любом случае четыре фигуры в белом, следующих к надолбам чуть пригнувшись, пока никто не заметил…

Мы молчим. Ни я, ни Кречет, ни Коловрат со Жданом за все время пути не произнесли и десятка слов. Сейчас — чтобы не выдать себя лишним звуком. А до того — наверное, потому, что говорить ничего не хотелось… Каждый из нас решился пожертвовать собой. И каждый в душе наверняка переживает, скорбит, скучает по близким… Сомневается.

Сомневается так же, как сомневаюсь и я…

Утренняя решимость после увиденного наяву уже давно растаяла туманной дымкой под лучами солнца… Сейчас, механически переступая ногами, я либо гоню от себя тяжкие думы (и тогда идти становилось легче), или вновь уступаю унынию, сокрушаюсь над очень простой мыслью: меня сегодня не станет. Точно не станет.

И вот поверить в это, как и принять, оказалось выше моих душевных сил.