Большая беда В. Н. К., что меньше всего он интересуется человеком, рассматривая его как робота, который будет исправляться селекцией, а недостатки психики и характера этого робота будут «точно и избирательно» корректироваться «разнообразными химическими препаратами».
Автору книги как будто неизвестно, что общество очень давно занималось искусственным отбором, селекцией не только в растениеводстве и скотоводстве, но и в собственной среде. Бывало даже, что скотоводческие опыты переносились в общество прямо. Так, издавна бык, с его воинственным характером, превращался в кроткого рабочего вола. Тот же метод в Персии, Византии, Китае, Турции и некоторых других странах применялся и к людям. И так как, по тогдашним научным теориям, «холодный ум» евнуха был надежнее мужского, то в некоторые периоды истории указанных стран именно евнухи оказывались высшими сановниками…
Автор декларирует бесконечность расширения знаний, и через некоторое время его потомки будут не в восторге от кругозора своего предка. Но сам он смотрит в прошлое с дешевым высокомерием. Да, была у русских поговорка: от судьбы не уйдешь. Но говорили и — каждый кузнец своего счастья. Древние славяне вообще не признавали фатальности. Русское православие давало свободу воли и выбора между полюсами рая и ада, тот или иной удел был не предначертан, но обусловливался свободной волей. Фатализм ислама не помешал арабам стремительно распространить свое политическое влияние и культуру от Испании до Инда.
Будущее науки… Размышления В. Н. К. таковы по своему антигуманистическому строю, что пора спросить, наука для человека или человек для науки?
Да, конечно, наука значит бесконечно много, да. Но в какой мере? Наука — не подобие Америки, которая не так давно не существовала в сознании европейцев. Наука есть продукт человеческого творчества. Преклоняться перед ней — быть дикарем, который обожает собственноручно отесанный кусок дерева. Технократия, наукократия — религия дикарей нашей современности.
Что для человека будущее?
В свое личное будущее, в которое входит судьба круга близких ему. Но ведь вот парадокс — каждый знал и знает: смерть ждет, она неизбежна, и к чему же торопить годы? Не лучше ль не заглядывать в грядущие пути, коль каждый из них, каков бы он ни был, заканчивается тупиком?
Нет. Мое человеческое «я» в нации, в созданном нацией государстве, в человечестве, наконец. Пусть парадокс остается парадоксом, но слова дряхлого человека — «я хотел бы дожить, чтобы увидеть», — не пустая фраза. Общности осознаны давным-давно. Давным-давно наши предки удовлетворяли свой голод по жизни и побеждали свой страх перед смертью, трудясь для рода-племени и кладя свою жизнь за род-племя.
Однако ж, чтобы жить в человечестве, человек не может и, вероятно, не должен превращать себя в бесстрастную машину, безразличную к себе, регистрирующую внешний мир, в машину, которая собирает факты, изучает факты, делает выводы из них.
Человек не может преобразить себя в машину, но обмануть себя и стать уродом-оборотнем он, несомненно, может.
Но что бы человек ни сотворял с собой, он глядит на мир через себя, и взгляд его окрашен цветом его личной жизни. Чем темнее и бедней она, тем мрачней и тусклей видится ему внешний мир. «Что пользы человеку, если весь мир приобретет, а душу свою потеряет» — такое было понятно уже давно.
Будущее — будущее людей, а не наук. Больше счастья или меньше? Что науки разовьются, это мы знаем, это очень интересно, это великолепно. Но нам известно также, не в упрек наукам, что «и через золото слезы льются».
Не только творимое потоками информации ощущение быстрого нарастания политического напряжения (лет сто тому назад в Европе узнавали о событиях хотя бы в Азии месяца через три, в момент их завершения: информация была исторической; сейчас мы, узнавая в тот же день, сопереживаем событиям во всем мире), но и создаваемое техникой, среди многого другого, глубокое изменение отношений между человеком и трудом, способствуя тревоге, увеличивает желание «заглянуть в будущее».
Наши подлинные проблемы суть проблемы человеческие, и «цвет», «окраска» общества, создается отношениями между личностями. Я уже говорил об изменении отношений между человеком и трудом. Здесь дело может оказаться трудней, сложней, чем такие капитальнейшие общественные факторы, как справедливое место трудящегося в обществе, оплата и условия его труда и прочее.