Читаем Златая цепь времен полностью

…Если громады нелепиц в трех исторических повестях, входящих в сборник, как-то маскировались удалением времени, то Салтыков-Щедрин — время дедов наших. Его годы изображены в художественной литературе, в написанных нашим, современным языком мемуарах, сохранились газеты и журналы того времени, не говоря уже об архивах.

М. Е. Салтыков принадлежал к одному из древнейших дворянских родов, но своего состояния не имел, и ветвь этих Салтыковых была, кстати сказать, нетитулованная, что автору повести следовало бы знать. Обращение в тексте к Салтыкову «ваше сиятельство» могло носить только характер насмешки.

Не имея средств, Салтыков должен был служить. В 1844 году, по окончании лицея, восемнадцати лет от роду, он зачисляется в канцелярию военного министра. В 1849 году за «Запутанное дело» — ссылка в Вятку, где он чиновник губернского правления, быстро повышенный в чиновники особых поручений при губернаторе. Ссылка заканчивается, и в 1856 году Салтыков, уехав в Санкт-Петербург, получает там должность чиновника особых поручений. В 1858 году назначается вице-губернатором в Рязань. К этому времени он уже широко известен как автор «Губернских очерков» и других сатирических произведений.

В Рязань Салтыков приезжает, по нашему счету, совсем молодым человеком — ему тридцать два года, но за его плечами уже четырнадцать лет службы и у него отличная репутация. Его обширные доклады по ревизиям и другим делам остры и беспощадно-критичны. Его ценят, он получает награды и делает быструю карьеру, что понятно при его выдающихся способностях.

Художник сделал плохую услугу автору и читателям, изобразив (молодого в то время) Салтыкова стариком последнего десятилетия его жизни. Впрочем, и в повести не ощущается полный жизни молодой человек. Но обращусь к тексту:

«…ямщик остановил лошадей… начал простукивать колеса…»

Простукивают колеса железнодорожных вагонов, проверяя бандажи. Но колеса тарантаса?! Набор слов продолжается? Нет, эта остановка нужна для разговора с прохожим мужиком. О чем он рассказывает:

«У одного хлеба нет, у другого — еще чего-нибудь. Просили своего барина оброк сбавить, барщину облегчить… Хотели мы своего барина потрясти, пошли на имение кто с вилами, кто с косой. А он собак спустил и стражу с ружьями поставил…»

В этой выдумке нет живого места. Для крестьянина хлеб был всем без всякого «еще чего-нибудь». Хлеб был и пищей, и товаром на продажу, и кормом скота, и птицы. Есть хлеб — все есть, нет хлеба — ничего нет.

Барщина, оброк. Либо то, либо другое. Помните: «…ярем он барщины старинной оброком легким заменил». Или одно, или другое.

При барщине угодья делились на барские и крестьянские. Крестьянин был обязан отбывать обычно половину недели на барских полях, другую половину — «на своих». Собранное на барских полях принадлежало владельцу, на «крестьянских» — крестьянам. Было много злоупотреблений крестьянского времени на барщине, и в целом для крестьян был предпочтительней оброк — крестьянин «обрекался» платить владельцу определенную сумму в год, за что мог пользоваться своим временем, включительно до дальнего отходничества. Вообще же отношения «оброчные» были весьма пестры. Автор по всей повести соединяет барщину и оброк по причине своего неведения.

Затем крестьянин говорит: «…пошли на имение…» Никто, тем более крестьянин, так сказать не мог. Имение — это все владение, вместе взятое. Можно сказать — на усадьбу. Затем крестьяне с вилами и косами пугаются собак! Да это курам на смех! И какую стражу мог выставить помещик? Дворовых с ружьями? Казаков, что ли? Крестьянин не мог сказать ни одной фразы из навязанных ему автором.

Судя по повести, рязанские помещики — воплощение Салтычихи, а во всей губернии, кипящей крестьянскими восстаниями, властвует революционная ситуация. «Разоблачая» строй, крепостничество, организацию управления, автор не замечает положения, в которое он ставит своего героя, который обязан, во-первых, возбудить уголовное преследование по поводу живописуемых ужасов.

Только что закончилась Крымская война, идет нескрываемая подготовка реформ. Но Салтыков (в повести) несведущ и беспомощен.

…А вот «хозяин губернии»: «Заранее осведомленный (!) о демократических убеждениях (!) Салтыкова, он принял его холодно. Подтянутый и вылощенный, вершитель судеб губернии вышагивал по залу, крутил усы, оглядывая себя в зеркало».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное