Златая цепь времен

Е. В. и Радищев «сожительствуют», выражаясь по-старому, незаконно, но совершенно беспрепятственно. Все признают эту семью без каких-либо сомнений, даже духовенство. Радищев бездумно производит на свет трех детей, совершенно не заботясь об их будущем.

Единственный раз автор вспоминает реальность — когда отец Радищева кричит про его трех детей от Е. В.: «Они не будут Радищевыми!» И далее опять все забыто. А угроза эта очень серьезная: Радищев должен был бы подавать прошение об усыновлении «на высочайшее имя», и протест его отца сыграл бы роковую роль.

Я не говорю здесь о фактах биографии Радищева. Я гововорю только об изображении личности Радищева в романе. Еще раз напоминаю, что я говорю не о фактах, а об образах в романе. По-моему, автор хочет хорошо относиться к Радищеву, но средства ему постоянно изменяют. Если для него Радищев человек, которого «съела» благородная идея до такой степени, что он не видит окружающих людей, то такое нужно показать художественно, а не заявить об этом. Я не собираюсь навязывать автору точки зрения. Но изображение отношений Радищева с Е. В. ложно со всех точек зрения и должно быть переосмыслено и переписано от первого слова до последнего.

---

«…Из дверей губернского правления вывели Александра Радищева. Обросший, с вытянувшимся лицом, он был одет в потертом камзоле и закован в ручные кандалы…»

«_Конвойные_ вывели», а ниже — «солдат, сопровождавший его»! «Обросший…» Если автору известно, что Радищев со дня ареста в июне не имел возможности бриться до сентября, то он действительно сильно «зарос». Но в таких случаях лицо не «вытягивается». Борода с усами подчеркивают исхудание верхней части лица.

«…Был одет в потертом камзоле…» Либо — «одет в камзол», либо — «был в камзоле».

«Шаги… отдавались в маленьком дворе… правления, обне_сенного_… стенами». Не правления, а дворе, обне_сенном_…

Почему окна правления темны, ведь там остались все чиновники? А на Петропавловскую крепость, особенно на «казематы», никак не похоже. Это как и описания психологического состояния: «…неожиданно возникшие и тут же исчезающие беспорядочные мысли…» И ниже: «…по всему телу растекалась усталость… неотвязные мысли, как осенняя непогодь, холодили душу», — все очень неловко и по многочисленным прилагательным, и по причастным оборотам. Главное же — по случайному набору подходящих к случаю слов.

Но между двумя описаниями внутреннего опустошения, падения духа вдруг: «…невольно подумал, как хорош мир и прекрасна жизнь». Пусть ни к чему «невольно», пусть дальше автор совершенно забывает об этом проблеске, пусть неловко само выражение! Но ведь в этой неловкой авторской обмолвке и есть суть.

Мы знаем, что Радищев и в обморок упал при аресте, и давал объяснения, и каялся, но в объяснениях и покаяниях даже, оставался «при своих». Не гнулся, гнулся — то выпрямлялся. Дело автора знать, принял ли Радищев смертный приговор совсем всерьез или полагал (справедливо), что будет смягчение.

Смягчение же было капитальным. Как сведущий в законе и практике, Радищев должен был понять, что ссылка — не тюрьма даже, а вольное проживание в назначенном месте. Наказание заключено в отрыве от привычной обстановки, знакомых. Сам факт лишения права передвигаться угнетает. Но в назначенной Радищеву форме ссылки, как показывает нам дальше романист, сохраняются быт, слуги, жизненные удобства. Но автору нужен «мученик», и после верного, хоть очень неудачного по форме выкрика «о прекрасных мире и жизни» автор пугает и пугает.

Радищев был «кремень», по-моему. Я не вторгаюсь в права автора. Он волен дать Радищева таким, каким его видит. Я ограничиваюсь разбором художественных средств, слога автора. И с этой точки зрения я обращаю внимание на неудачные выражения, которые уничтожают намерения автора.

«Перед столом поблескивало зерцало — кодекс царского правосудия, вырезанное гравером на треугольной призме…» «Зерцало… вырезанное». Позвольте, зерцало есть весь предмет — треугольная призма, увенчанная двуглавым орлом, с выгравированными на трех образующих ее прямоугольниках указами Петра I, требующими неуклонного исполнения законов. Этот предмет — напоминание чиновникам — долгое время обязательно стоял на столах (а не перед столом) так называемых «присутственных» мест. Но я обращаю здесь внимание на «употребление падежов»: зерцало — кодекс… правосудия, вырезанное!..

«…Сам протянул руки солдатам… надевшим на него кандалы». На кого? На руки или на Радищева?

Подобные обороты не так редки в романе. Странно, что ни автор, ни редактор и корректор не замечали и пропускали такое.

Кстати сказать, дело тут не в формальной грамотности. Не знающий грамоты человек рассказывает грамматически верно. Ведь наша грамматика — от народа, она не искусственна. Но когда автор идет от слова к образу, он путается не только сам, но путает и читающих.