Златоборье

Залез, охая, на струг, принялся облачаться.

— Никудин, расскажи, что видел в Проклятом лесу.

— Да что видел? Горе луковое. Как приснятся эти травы да звери — плачу во сне, кричу, ребятишек пугаю.

— Береги, Никудин, Златоборье. Осушители тут шастали, да я на них девчонок своих напустил. Даша тоже молодец. Уж так угостила голубчиков — вовек не забудут. В хорошие руки пожаловал я бережёную мою жемчужину. Ты скажи внучке, чтоб не расставалась с подарком. Это ей от всего Златоборья.

Водяной лёг в струг, как в постель, и струг ушёл под воду. Но вдруг снова забурлило, вспучился пузырь, и Хозяин Вод окликнул лесника:

— Никудин! А что Ной Соломоныч-то? Про лес Проклятущий что говорит?

— Стенку бетонную поставят, а потом будут изучать.

— Стенку — это хорошо! — обрадовался Водяной. — Очень умно придумано. По-учёному. А то ведь расползутся да расплодятся… Русалка с двумя хвостами. Это же — бррр! Ною Соломонычу поклон и привет!

Снова булькнул пузырь, и озеро облеклось в покой и тишину. Никудин Ниоткудович постоял, поглядел на угасающие круги, а потом и на небо. В небе под самыми тучами плавал коршун.

Покачивая крыльями небо, грозно сжимая пространство, хищник крутил медленную карусель, зачаровывая свободой парения.

Год, а то и два не видел лесник над Златоборьем коршуна. Погибают сильные птицы. Погибают цари поднебесья. Высокий лёт — уже не напасть на цыплячьи головы, а редкосное виденье.

Грибной суп стоял уж на столе, и в доме была гостья, Василиса Никудиновна. Рассматривали жемчужину.

— Дедушка, погляди! Ты ведь еще не видел. Это я в чёрном озере нашла. Жемчужину надо в музей отдать или в какой-нибудь фонд, — предложила Даша.

— Нет! — сурово возразил Никудин Ниоткудович. — Эта жемчужина — дар Златоборья, и она должна оставаться в Златоборье. Не забывай про это, Даша!

— А у нас новости, — пожаловалась отцу Василиса Никудиновна, — меня с Василием вызывают в суд: откуда коня взяли? Даша, ведь за тобой. Вы с Антошей завтра с утра у нас побудьте. За тёлочками надо посмотреть. Ивеня тоже страшно без надзора оставить. Завидкины так и рыщут вокруг дома.

— Я с вами в суд пойду! — сказал Никудин Ниоткудович. — Растолкую, коли не понимают.

И растолковал. Но суд без бумаги — не суд. Пришлось леснику писать ибъяснительную записку. Вот она слово в слово.

«Объяснительная записка. Лошадь по кличке Ивень есть испокон веку всем известный Белый Конь. Белый тот Конь унёс резвые ноги от Батыева полчища и гулял по белу свету, тоскуя по хозяину… Ходил над топями, и над водами, и по вершинам дерев, и в облаках и сшибал головки колокольчикам. Так бы и теперь ходил в вечной тоске, когда-бы не моя внучка Даша, примерная во всём пионерка. Полюбя Белого Коня, Даша напоила его молоком, и еле видимый призрак обрёл плоть и стал тем, кем есть, статной чистопородной лошадью, а какого племени, кто же знает? Знают те, кто растили да объезжали, а у них не спросишь.

Вот она истинная правда, а остальное — сплошные лалаки и наветы. И в тех лалаках я с Завидкиными тягаться не берусь. Так что сами все решите и положите этому делу конец».

СТОЖАРЫ

Даша пряла веретеном шерстяную нить: о зиме вовремя не вспомнишь — нахолодаешься. Антоша книжку старую читал. Тихо в доме, невесело. Судья лесниково объяснение назвал «мифологией» и постановил «забрать коня от самозваных хозяев и передать Старорусскому лесничеству до полного выяснения дела». Ивень стоял пока вместе с Королевой, но за ним могли приехать в любой день и час.

Сам Никудин Ниоткудович, чтоб унять тоску, плёл лукошко из лыка. Доплёл, поглядел, вздохнул:

— Ничего, ребятки! Как-нибудь обойдётся. Вот вам лукошко по чернику ходить. Черно в бору от черники-голубики. Ступайте полакомьтесь и мне принесите. От черники глаза молодеют.

Черника — не земляника, не поваляешься всласть. В чернике на каждую ягоду по комарику. Антоша, однако ж, притерпелся к лесным неудобствам. А на голубику перешли — совсем хорошо. Ягода крупная, и комаров почти нет. Набрали лукошко быстро.

— Давай по лесу побродим, каждый в свою сторону.

— Хорошо, — согласилась Даша, она поняла: Антоше одному хочется побыть, у неё тоже было своё дело в лесу.

Побежала к Трём камням. Может, медное колечко возвращать пора? Тихо под сводами бора. Птицы свистнут — и молчок, свистнут, свистнут — и опять молчок. Задумываются. Да и как не задуматься, птенцы ещё не крепки в полёте, а уж август на порог, там и сентябрь, и дальняя дорога за море…

Еле разыскала камни, кипреем укрыло. Стеной стоит малиновый кипрей, как стрелецкое войско.

Вдруг — шорох. Глянула Даша — на белом камне знакомая куница, а во рту у неё серебряное колечко.

— Милая, милая куница! Не дари мне своего кольца, — попросила Даша. — Колечко заслужить надо, а что я могу сделать хорошего? Вот заберут у нас Ивеня, мы поплачем, да и всё.

И услышала Даша шёлковый шёпот:

— Не упрямься, девочка. Бело кольцо — дар впрок. Его сила объявится зимой. Метель и вьюга станут подвластные тебе, а буря — нет. Все, кто шёрстку и перья меняет, придут к тебе и помогут, а медведь в берлоге — нет, и волчья стая — тоже нет.