Златорогий череп

На второй этаж вела лестница, словно бы пережившая артобстрел. Только вместо ядер сюда целый день летели червивые яблоки, гнилые апельсины, битые яйца, квашеные помидоры, капустные листья и прочая ботва. Пахло здесь не так приятно, как у парфюмеров, все морщились и ускоряли шаг. Сыщик, зажимая нос, взбежал наверх и столкнулся с детиной в красном кафтане. Тот даже не заметил, продолжая скандалить:

— Это что? Граждане, родненькие, вы гляньте! Нет, вы гляньте, гляньте…

Люди боязливо вытягивали шеи, но подходить не отваживались. Верзила потрясал большой сырной головой, разрезанной пополам.

— Это, по-вашему, сыр? — спросил он Мармеладова, стоящего ближе всех.

— Сыр.

— Хороший, швейцарский, — поддакнул торговец, растирая покрасневшее ухо.

— Да какой же тут сыр? — изумился кафтан. — Сплошные дырки. Полпуда взял, а там целые пещеры выжраны. Мыши погрызли? Или сам исковырял?

Толпа замерла в сладко-трепетном предвкушении потасовки. Продавец, уже получивший затрещину, отодвинулся и спрятался за спину сыщика.

— Разве я за дырки платить должон?! А?

— Не должон! — зашумели зеваки.

— Слыхал, нехристь? Гроши верни! — амбал шмякнул оба сырных полукруга на прилавок. — Ну или того…

— Ч-чего?

— Сыру нормального дай.

— Эт можно-с! — воспрял духом бакалейщик.

— И чтоб никакой иностранщины!

— Извольте-с. Наш, костромской. Наиприятнейшего вам аппетиту!

Детина отломил изрядный кус от сырной головы, осмотрел пристально, понюхал, шевеля ноздрями, и остался доволен.

— Теперь в расчете!

Торгаш ухмыльнулся, радостно потирая руки. Швейцарский-то куда дороже отечественного, так что выгода на его стороне. А дырки можно в ресторацию продать, там орава посетителей сметет все, что подадут на стол, не моргнув глазом.

Сыщик добрел до центральной площадки второго этажа, расчищенной от торговых мест. Митя и доктор уже ждали его там.

— Мимо! — крикнул почтмейстер издалека.

— Похоже, затея с картой увела нас по ложному следу, — Мармеладов вытащил пистолет из шляпы, разрядил и спрятал в карман.

— От всей этой прогулки я весьма проголодался, — признался Вятцев. — Мы сегодня не обедали, а уже ужинать пора. Где же коробейники?

Он помахал рукой двум разносчикам, но те не спешили подходить, поглощенные беседой.

— А в Верхних рядах ценники придумали, — говорил тот, что с чубом.

— Это что же, как в пассаже? — его рябой коллега поправил петлю от лотка, чтоб не терла плечо. — Написана цифирь на бумажке и торговаться нельзя?

— Агась!

— Они разве немые? Или ленивые?

— Дураки оне набитые, вот что. Как можно не пособачиться за копейку?! Потом год приварку не видать!

Доктор, обиженный их невниманием, оборвал довольно грубо:

— Хорош трепаться! Почем изюм?

— По двадцати копеек фунт! — откликнулся чубатый.

— А по десять отдашь?

— По десять? А чего ж не отдать. Забирайте. Но только полфунта.

— Глядите, какой шутник выискался!

— За шутки денег не берем-с!

— А я калачи за бесценок уступлю, — неожиданно предложил рябой. — Только забирайте сразу все пять!

Почтмейстер удивился столь резкой перемене коммерческой тактики.

— Откуда такая щедрость?

— День на исходе. Вскорости нас сторожа начнут из рядов выгонять. А этот, с горбатым носом, такого страху на меня нагоняет. Прям жуть! В прошлом месяце он зыркнул на старика Горкина, а тот на следующий день помер. Уж лучше я заработаю чутка поменьше, но уберегусь от сглаза!

— Ну, не знаю. Сколько Горкин водки пил, просто чудо, что так долго прожил, — второй разносчик сплюнул на дощатый настил. — Но ты прав, лучше от греха подальше. Изюм забирайте, уступлю.

Мармеладов высыпал горсть монет прямо в короб и спросил, стараясь не показать волнения:

— Где, говоришь, у вас сторожа сидят?

— Тебе зачем, касатик? Какая потребность?

— Дружок мой наняться хочет, — сыщик кивнул на Митю. — Про условия разузнать охота.

— А, тогда идите вот по тому ряду, слева под лестницей у них каморка. Эй! Калачи-то заберите.

XV

Видали вы, как засыпает старый мерин? Пегая спина провисает, нижняя губа оттопыривается, а голова кивает, кивает, кивает… да и опускается низко, к самым коленям. Это еще не глубокий сон — уши подрагивают, ловя окружающие звуки, а хвост время от времени хлещет по бокам, прогоняя назойливых слепней. Но ближе к полуночи, когда уже и мошкара угомонится, когда ничто не станет отвлекать и тревожить, конь опустится на потертые колени, а после завалится на бок, похрапывая и вытягивая копыта, как юный жеребенок.

Так же отходили ко сну и торговые ряды. Сторожа с колотушками вывели на Ильинку зазевавшуюся или хмельную публику, заперли двери на засовы, погасили фонари. Пару часов хрустели картами: кто проиграл, тому и на обход из тепла выползать. Потом пятеро разбежались по поздним кабакам и борделям. «А чегой всем кулючить-то? Ежели беда какая, свистите, мы рядом, вмиг примчим!» Ватага вернется часам к пяти утра, там уж и дворники подтянутся, чтобы прибраться на этажах и лестницах. Пока же спи, отдыхай, пегая громада. Завтра придется вновь тянуть лямку от рассвета до заката. Без выходных и праздников…