Злейший друг

Наверное, это даже хорошо, душе просторнее. И опять Валентин… Все просто, как линейка. Ведь все эти годы, даже в самые тяжкие и мрачные периоды, Ксения любила его, он без преувеличения был для Ксении всем — хотя все эти ее «чуйства» уже давным-давно стали ему, бедному, в тягость. Как, в сущности, странно и удивительно: люди так ждут и ищут в этой жизни любви, тепла, верности, всецелой отданности их интересам и полной преданности во всем, а когда вдруг им это все дается, преподносится, нередко оказывается, что им это напрочь не нужно. Помогало Ксении сознание, что ее совесть перед Валентином и Варварой чиста.

Только все равно на душе лежали такая пакость и тяжесть, что никакие извилины, как ни извивались, не рождали даже обычные слова. Ксения жила в атмосфере постоянной лютой злобы и мрачного холода. Как в ледяном склепе. Какая-то оглушенность и растерянность. Она пыталась сохранить хотя бы психологическую видимость некой устойчивости, потому что подобный климат совершенно парализует и не дает ни думать, ни чувствовать, ни жить. И ведь так она существовала годы и годы — и не понимала сейчас, оглядываясь, как смогла прожить, зачем жила и чем держалась? Славой? Абсурд… Надеждой, наверное. То есть — собственным идиотизмом, ничем другим.

Пиршество лицемерия, которое оборвется вот-вот, и лицо Глеба снова станет ледяной маской… Невеселой, скучной и противной, вроде холодной баранины. Но это чисто биологическая защитная реакция организма. Как организм в основном состоит из воды, так душа в основном — из грехов. Вразуми, Господи…

Жизнь обрушилась в очередной раз, и оставалось лишь гадать, кто погибнет на сей раз под ее обломками.

Окончательно все прояснилось и все оборвалось, когда Глеб неожиданно взялся смотреть один довольно старый фильм с еще молодой Ксенией в главной роли. Смотрел, смотрел…

Ксения вошла в комнату.

— Ты ужинать будешь?

Глеб глянул совершенно отсутствующим взглядом откуда-то из темных подземных глубин:

— А ты, оказывается, очень талантливая…

Изумленная Ксения — неизменная сигарета в зубах — села на диван.

— Что это ты вдруг?

Он смотрел тяжелым, ненавидящим взглядом:

— Ты очень талантливая… Чересчур…

Талант — это как раз тот недостаток, который никто никогда никому не прощает, тем более любимой жене. А зависть даже непримиримее всякой ненависти. Особенно зависть к рядом живущему. Она вообще непереносима.

Ксения встала и пошла в ванную. Одиноко сохнущие колготки… Мерзкий запах затхлой воды…

Заверещал телефон. Ксения взяла трубку.

— Кто? — крикнул из комнаты Глеб.

— Хотели услышать Валеру, пришлось отказать, — пробормотала Ксения.

Неплохой оператор, Глеб не смог пережить мысли, что его жена куда талантливее его. Заболел… Сердце… Превратил свою жизнь в одну сплошную истерику. Ксенина жизнь теперь целиком разыгрывалась в театре и на съемочных площадках.

А в доме, в родном доме, опять началась старая свистопляска, и Ксению словно парализовало, сковало душу. Ее зажало, заклинило. Все плавно и верно вернулось на круги своя, сиречь к тому, что происходило летом и осенью, а также и раньше, раньше, раньше… И стало совершенно ясно: сравнительно нормальная жизнь в их доме возможна лишь при жестком условии Ксениного потенциального творческого умирания и вырождения или болезни, иначе — гуляния по самому краю. Видимо, иначе — не дано. Иного — не дано. Но как-то неохота ей было с этой данностью смиряться.

С некоторых пор Глеб даже есть старался в одиночку, так что и редких совместных трапез больше не наблюдалось. В общем — нормальная советская коммуналка. Безмирная жизнь. Безлюбовная. Из которой теперь не видно никакого выхода. Конечно, тошно, но уже все мозговые клетки, синапсы и прочие нейроны — или как там их? — так устали, что Ксения вечерами сидела тихо-мирно, закрывшись у себя, как-то телепалась за закрытой дверью, и это составляло «семейное счастие». И в своем достаточно зрелом возрасте пришла к оригинальнейшему выводу: семейное сожитие — в неизмеримом большинстве случаев этого добровольного безумия — это гибель. Видит Бог — сколько любви, нежности, души, верности и преданности могли увидеть те мужчины, что были с ней! И вот — бедный ее Глеб, который сумел умудриться превратить их жизнь в этот ледяной дом. Так что перспективы стали теперь совершенно бесцветны, туманны, и никакой противотуманной фарой этой мглы не рассеешь.