Зло

После силовой тренировки вода в бассейне как бы смягчалась, не оказывала сопротивления. Будто ты просто скользишь вперёд по инерции, по крайней мере, весь первый километр. Это было чистое наслажденье гонять туда и обратно по дистанции двадцать пять метров сорок раз. Потом, когда усталость охватывала мышцы, ему казалось порой, что в потоке пузырьков выдыхаемого воздуха, которые кружились у щек и поднимались от ушей, он слышит приходящую откуда-то издалека фортепианную музыку, вероятно Шопена. Он несся по своей дорожке, отмечая при вдохе край бассейна и кого-то то ли проходящего мимо, то ли наблюдающего за ним тайком (он знал, что на него часто поглядывают, считая, что при столь интенсивной тренировке он ничего не видит вокруг себя). Итак, три гребка, вдох налево, вдох направо (это также было новостью, предлагалось дышать попеременно), и снова музыка, и торопливый взгляд на секундную стрелку больших часов, чтобы проверить, не потеряна ли скорость, потом быстрый переворот вверх ногами, рывок и три гребка до вдоха, и снова, и снова, и снова.

Это, собственно, не имело смысла. Для настоящей жизни когда-то в будущем (интеллектуальной жизни, как называл её Пьер) не играло никакой роли, ударяет ли сердце только 38 раз в минуту в состоянии покоя, увеличится ли способность потребления кислорода, достигнет ли жизненная ёмкость лёгких 5,5 тысячи кубических сантиметров, укрепится ли плечевой пояс от движения со штангой вверх и вниз за голову настолько, что одежда станет узкой. Пожалуй, это стало просто способом обрести душевный покой, забыть обо всём прочем, по крайней мере, на время. Дать выход тупому нарастающему бешенству, которое пряталось где-то у него в душе. С которым, однако, требовалось справиться и держать подальше. Чтобы не допустить желанной разрядки, которая приведет к непоправимому конфликту с параграфом о неприкосновенности совета. Или это было, пожалуй, не совсем так. Или, по крайней мере, не только так. Потому что каждое одоление бассейна, каждый подъём пахнущей потом штанги с чёрным от грязи рифлёным грифом всё равно являлись как бы подготовкой к неопределённому ближайшему будущему, где, может, и не квадрат, но всё равно что-то подобное не могло не ожидаться.

К тому же плавание подходило как нельзя лучше для того, чтобы подумать вслух, даже поговорить с самим собой. Пофантазировать, например, как он догоняет по соседней дорожке какого-нибудь Левенхойзена, который мелькнул перед глазами и остался далеко позади. Или как он якобы проходит по школьному двору мимо Каксиса, где стоит аристократическая орда и курит дорогие английские трубки, а он отпускает какое-то ехидное замечание. От которого все или смеются, или замолкают обескураженно. Нет, что ни говори, плавание очень годилось для размышлений о пассивной защите, как, впрочем, и о том, чего не следовало избегать и от чего он, кстати, не хотел увиливать.

Пьер в первый раз отказался принять горчичник. За это его, конечно, ждало лишение ближайших выходных. Но он все-таки отказался. С такой же решимостью, как уходил от Бобра при отработке штыкового боя. И Арне из их класса, который всегда изображал из себя обезьяну и разыгрывал комическое представление в случае неприятного приказа или горчичника, тоже отказался однажды, когда вопрос встал ребром и ему предстояло получить удар-на-один-шов.

Сейчас их, выходит, стало трое — отказников. И если бы ещё три-четыре парня составили им компанию, система, возможно, дала бы трещину. Хотя закон ими не нарушался. Любой и каждый имел право отказаться от горчичника. Это не запрещалось, не считалось серьезным проступком. Объявлялись, конечно, штрафные работы. Но и только. А если бы удалось вообще отменить горчичники за счёт достаточно большого количества отказников? Тогда можно было направить следующую атаку против приказов бегать по чужим делам, застилать кровати, чистить обувь для четырёхклассников. Для начала можно бы просто посмеиваться над членами совета, поддразнивать их, переходя постепенно на издевку. И, заручась поддержкой всех или почти всех реалистов, подорвать право старшеклассников на любые физические репрессии.

Поворот, три гребка и вдох. Последний километр принёс с собой усталость, из-за которой мысли пошли по кругу.

Или стоило поверить рассудительному Пьеру, его малопонятным аргументам о Ганди, интеллектуальном противостоянии и т. п.? Его тезису, что в данных конкретных условиях активное сопротивление не имеет смысла. И зачем бодаться с идиотской системой, если всё равно не пробудешь здесь более полутора лет, а потом до 60, а может, и дальше жить настоящей жизнью, где нет Щернсберга и папаши. Где всё как в университете или субботних английских кинокомедиях, где элегантные шутники шествуют по академическим дворам среди увитых плющом арок и роняют иронические комментарии о глупости и жестокости. Может, наплевать на всё и сосредоточиться на геометрии и физике?

Идеальный поворот, три гребка и вдох. Финиш приближался.