Зло

— Наступление — лучший вид обороны?

— А это здесь при чем?

— Ты же сама сказала, что позвонишь мне.

— Решил выяснить отношения?

— Ты же знаешь, это не мой жанр.

— Тогда жду в пять. Буду стоять напротив «Астории».

— Я понял.

Ельцов повесил трубку и пошел в тренировочный зал, нужно было договориться с коллегой-тренером, чтобы он последние два часа провел совместную тренировку обеих групп.

— Нет вопросов, Юрик, — весело ответил тот. — Поезжай спокойно, я из твоих задохликов сделаю настоящих бойцов.

Юра быстро собрался и поехал домой переодеваться. Дядьку он застал на любимом месте. Игорь Дмитриевич сидел за столом на кухне и курил трубку. Щурясь от дыма весело посмотрел на племянника.

— Судя по твоему праздничному выражению, собрался в свет, дорогой племянник?

— К Женьке на дачу.

— Это замечательно, завтра у тебя свободный день, и совсем необязательно сидеть в Москве.

— Я хочу вернуться утром.

— Не надо, — дядька встал, потянулся, — завтра мой выход.

— Ты боишься, что-нибудь не срастется?

— Всякое бывает. Поэтому лучше тебе в это время быть на людях.

— Я буду на даче.

— Отлично. Если что не так, сгорю один я. А с меня взятки гладки! — Игорь Дмитриевич весело засмеялся.

— Ох, дядька, дядька, сколько я помню, тебе удавалось все.

— Милый мой племянник, — Ельцов-старший разлил кофе по чашкам, — давай выпей на дорожку коричневой влаги, взбодрись. А то у тебя такое лицо, словно ты чего-то испугался.

Юрий не ответил, помешал ложечкой кофе и закурил сигарету.

— Молчишь. Помни, что кроме личной разборки с этой сволочью Болдыревым я хочу, чтобы хоть на час восторжествовал закон. Мы сегодня живем в плохое время.

— Разве только сегодня? — перебил дядьку Юра.

— Нет, не только. Знаешь, кого на своем гребне выносят революции? Не голодных, а тех, кто хочет жрать еще слаще. У покойного Свердлова, который умер, кстати, не от чахотки, а его убили голодные рабочие, нашли кучу бриллиантов и валюту. При Сталине начальники прибирали к рукам ценные вещи посаженных в тюрьму людей. При Хрущеве партийные дельцы начали срастаться с криминалом, а о нынешних временах и говорить нечего. Если ничего не делать, то партийные начальники просто развалят страну.

— Ну ты, дядя, все рисуешь слишком мрачно.

— Я опер, дружок, и для меня понятия Добра и Зла вполне конкретные вещи. Так вот, Зло стало править нами, а оно породило Страх, уничтожающий человеческое достоинство. Если преодолеешь его, тогда можно победить Зло.

— Дядя Игорь, ты стал философом, — засмеялся Ельцов, — но тем не менее не сбрасывай меня со счетов.

— А я не сбрасываю, ты победил свой страх на зоне. Теперь ты свободен. Твое дело — Ястреб. Поезжай гулять и передай эту бумажку Анохину.

— Что это?

— Это моя маленькая заметочка для «Вечерней Москвы», благодарственное письмо Сереги Голованова, пусть Игорек его подредактирует.

— Ты уверен, что ее опубликуют?

— Уверен, Игорек уже договорился.

— Хорошо, — недоуменно ответил Юрий и еще раз подивился разветвленности дядькиных связей.

Когда Юрий садился в машину, то поймал себя на мысли, что с большим удовольствием поехал бы на дачу один. Некая двойственность стала раздражать его в Наташе. В постели она становилась искренней, какой бывают женщины, получающие удовольствие, а в остальном он чувствовал постоянную фальшь, замкнутость и скрытность. Уйдя от нее в первую ночь их близости, Юрий понял, что она не спит. Вернее, почувствовал это звериным чутьем, которое выработали в нем Африка и зона. Но тогда он списал все на ее смущение, некий комплекс стыда, приходящий утром после ночной вседозволенности. И он даже испытал необыкновенную нежность. Начало их отношений развивалось, как в ремарковском романе, когда городская река выплеснула на берег одиноких и истосковавшихся по любви людей.

Но через месяц Ельцов почувствовал какую-то недосказанность. Наташа ускользала, как обмылок на зоне выскакивал из ладони, когда он сжимал руку. Его стали настораживать ее расспросы, мастерски вмонтированные в канву, на первый взгляд, совершенно пустого разговора. Ее внезапные исчезновения, раздражительность, появляющаяся именно тогда, когда ему необходимы хоть крохи участия, и, конечно, полное безразличие к его судьбе, расцвеченное отработанными, словно театральная роль, фразами.

Даже Вовчик как-то сказал ему:

— Я эту Наташу часто встречаю в разных компаниях, холодная она, не наша.

В первые дни Ельцову казалось, что наконец он встретил женщину, которая сможет пойти с ним вместе по его нелегкому пути. Но это было как видение, словно цветной сон — промелькнул и погас. Это стало продолжением бесконечных лагерных видений. Мужская тоска по женскому телу, романтическое ожидание любви, навеянное в далекой юности книгами Паустовского и Алексея Толстого.

На зоне он почему-то мечтал, что встретит свою любовь на Тверском бульваре или на Патриарших прудах. А встретил в кабаке, дымном и шумном, под разноголосицу веселых историй и сплетен. Мечты юности, приходившие к нему на лагерную шконку, так и остались в бараке второго отряда вместе с вонью сортира и хлорки. Волшебный мир растаял, начались реальные будни.