Зло

К бровке тротуара подъехал «Москвич», из его открытого окна магнитофонный голос Аркаши Северного пропел:

Ведь я институтка,
Я дочь камергера…

— Гадость какая, — сказал главный, — что поют, что слушают! А может, тебе нравится?

— Нравится, очень нравится.

— Не наш ты, я за тобой давно это приметил. Не наш, — печально изрек главный.

— Это точно. Не ваш я. Только, к сожалению, долго сам этого не знал. А то бы от армии закосил да в Африке с автоматом не бегал. Поздно я понял, что не ваш. А на партию вашу я положил с прибором.

Ельцов повернулся и пошел через улицу.

— Гнилой ты! Гнилой! — в спину ему крикнул главный.

Но Ельцов уже перешел улицу. И она, как пограничная река, вновь разделила прошлое и настоящее. На той стороне осталась редакция с бегущей на фронтоне строкой, повествующей, что народ и партия едины, главный редактор с алым депутатским значком на лацкане номенклатурного костюма, утренние мрачные мысли.

Он перешел реку и шагнул в другой мир. И в мире этом стояли у памятника Пушкину «часовые любви», в нетерпеливом ожидании сидели на лавочках хитроглазые пожилые дамы, забавный парень в джинсах играл с ушастой таксой.

— Ушел, оставив за собой выжженную землю, — вслух подумал Ельцов.

— Вы это мне? — повернулась к нему миловидная женщина.

— Нет. Я просто вспомнил Пушкина.

— Что-то я не припоминаю этих строк.

— Я тоже.

Он быстро шел по улице Горького. Миновал ресторан ВТО, Елисеевский и свернул в Козицкий переулок.

Золотой жил на Вахрушенке. Когда-то это был самый жиганский центровой район. Много лет назад, до всяких там революций и прочих неприятностей, купец Вахрушин построил здесь доходные дома. Селился в них небогатый служивый люд, хозяева мелких лавочек. В глухих закоулках бесконечного двора, соединенного арками, жили московские люмпены: мелкие ремесленники, извозчики, трактирные половые, банщики.

Дурная слава была у Вахрушенки. Пережила она революции и войны и осталась все тем же жиганским местом в самом центре столицы развитого социализма.

Золотой жил на так называемом заднем дворе. Ельцов вошел в подъезд, в котором, на удивление, было чисто и не воняло кошками, по стертым каменным ступенькам поднялся на третий этаж. У пятой квартиры лежал ворсистый половик, дверь была аккуратно обита синим дерматином. Старая эмалевая табличка с цифрой пять осталась, видимо, от давних вахрушинских времен. И звонок был старый, такой же, как и на двери его квартиры, и надпись по кругу: «Прошу повернуть».

Юра повернул ручку. Послышались шаги, дверь отворилась. На пороге стоял человек лет семидесяти, белая шелковая майка выгодно оттеняла синь затейливых татуировок.

— Тебе чего, мил человек? — усмехнулся фиксатым ртом пожилой господин.

— Мне бы Виктора.

— А ты кто будешь, любезный?

От голоса его и манер повеяло тюремной этикой.

— Я от Петро.

— Заходи, мил человек.

Ельцов шагнул в чистую прихожую.

— Так чего тебе надо? — снова поинтересовался хозяин.

— Разговор к Виктору имею.

— Нет его дома, я его братан старший. Алексей.

Хозяин коротко и цепко пожал Ельцову руку.

— Юрий.

— Ага. Понял я. Тебя Витек давно ждет. Ты в мае откинулся?

— Да.

— Не торопился к нам, не спешил.

— Беспокоить не хотел солидного человека.

— Это хорошо, что ты жизнь так понимаешь. Но Витька нет. Хочешь, со мной посиди. А хочешь, поищи его в «Яме».

— Я пойду поищу его.

— Иди, милок.

У входа в «Яму» по воскресному дню толпился народ. Очередь заворачивала за угол на начало Столешникова. Но Ельцов уже знал секретный ход. Он вошел под арку, миновал гору пустых ящиков, открыл дверь, обитую жестью, и спустился по ступенькам.

— Ты куда? — возник на его пути человек в грязной белой куртке.

— К своим.

— Кто свои-то?

— Голубев Валька, Тарас…

— Иди.

В зале, как всегда, пахло кислым пивом и табаком. Гул встретил его. Словно собралась толпа покачать права с лагерной администрацией.

— Юрка, здорово!

Навстречу ему шел веселый и добродушный актер Валька Голубев.

— Привет, Валя.

— Ты к нам?

— Я Золотого ищу. Ты его знаешь?

— Естественно.

— Он здесь?

— Вон! — Валька кивнул на столик в углу. За ним сидели трое. — С Усковым и Смолиным в железку заряжает.

Ельцов знал Володю Ускова и Гену Смолина. С ними сидел человек в дорогом светлом костюме.

— Пошли к нам, пока они не отыграют.

И это была правда, беспокоить человека во время игры, особенно такой серьезной, как железка, не полагалось.

За крайним столом за бутафорской колонной сидела вся развеселая компания. Видимо, с деньгами было туговато, судя по пиву и соленой рыбе.

Ельцова встретили добро и весело.

— Что, ребята, с бабками хреново? — улыбнулся Юра, пожимая руки.

— Полный завал, — скорбно ответил карикатурист Джангир.

— Кто у нас?

— Китаец.

Ельцов махнул и возник плосколицый официант.

Через несколько минут стол ломился от пива и закусок. Ельцов с удовольствием сделал первый большой глоток. Пиво было прохладным и свежим. Он взял купатину, покрытую жиром, разрезал ее. Как ни странно, грузинские колбаски были сочными и вкусными.

К столу подошли Усков и Смолин.

— Ну что, — спросил их Джангир, — угадали?