Зло побеждает зло

Пользуясь суматохой, я срубил под корень косоплет, затем прихлопнул безобразие заранее подготовленной блямбой размоченного в бензине гудрона. Сойдет — исторические останки кабелей не редкость в столичных шкафах. Захлопнул дверцу как раз вовремя — все из-за того же злосчастного угла, едва не напоровшись на прикованную цепью к столбу чугунную урну, вывернула пролетка. У кучера знакомое, но необычайно белое лицо. Подзываю свистом, не стесняясь:

— Эй, человек! Рубль до Милютинского!

— Тпрруу, залетная! — резко осадил конягу Яков. — Маловато будет, товарищ!

Вошел в образ, паразит!

— Бога побойся! — проворчал я, пристраивая баул с телефоном на узенькое днище пролетки. — Тут рукой подать.

— Он готов! — не сказал, а скорее выдохнул в ответ Блюмкин.

Невообразимо удачливый сукин сын! Яков ждал взрыва неподалеку, на занятом под автобазу дворе четвертого дома, с предельно простой, но так же и опасной задачей — добить генсека, если он вдруг уцелеет. Второго шанса не будет… да теперь и не надо. И хорошо, даже прекрасно — план "А" сильно повышает наши шансы на выживание. Сейчас дело за малым — нужно оказаться на как можно большем расстоянии от эпицентра событий.

Последняя мысль пришла не только в мою голову:

— Но, но! Пошел, Сивый! Пошел! — размашисто хлестнул поводьями по лошадиной спине величайший террорист эпохи.

9. Боливар не выдержит двоих

Все еще 1 июля 1930, Москва (день рождения нового мира)

Редкие подмосковные перелески трепыхаются голодными советскими воронами. Под колесами хрустит пыльный гравий. Мы успели; охрана подгнивших шлагбаумов старых городских границ интересовалась лишь селянами-мешочниками, никто не пытался держать и непущать всех подряд "до тройной проверки, согласно чрезвычайному приказу". Неудивительно — на окраинах Москвы нет ни телефонов, ни даже электричества. Милиция и чекисты обходятся посыльными, наш пущенный в короткую рысь коняшка обошел их без малейшего труда.

Как утопили в бездонной болотине мешок с ненужным барахлом и полевым телефоном — мои нервы отпустило. Накатила спокойная усталость, та самая, что обычно случается после хорошо выполненной работы. Блюмкину же, совсем наоборот, будто демоны мировой революции подкинули ядреного марафета, из сосредоточенного и собранного террориста он скатился в образ хвастливого подростка. Размахивает на облучке картузом как знаменем, декларирует громко, с выражением:

Дней бык пег.
Медленна лет арба.
Наш бог бег.
Сердце наш барабан.[176]

Пусть его, лишь бы хвастаться не начал… накаркал!

Яков развернулся боком, свесил одну ногу внутрь пролетки и, состроив на лице упрямую мину, разразился неожиданно длинной жалобой:

— Снова, я снова сбежал с акта![177] Ах, как Борис меня стыдил в двадцать пятом за малодушие с чертовым Мирбахом! Обидел он меня тогда, сволочь, так обидел страшно! Все еще его ненавижу! Но вот сейчас думаю, быть может, он прав? Ведь честно сдайся я тогда, а затем выступи на процессе открыто, плечом к плечу со всей нашей партией, все, все бы в мире совсем по другому вышло! Мы бы подготовились и поднялись против Ленина сразу, дружно, вместе, и Попов с Александровичем, и Саблин, и даже чертов Вацетис![178] И знаешь, Лешка, что думаю? Может я сейчас ошибаюсь, еще хуже чем тогда? Давай мы с тобой рванем в Самарканд, пробьемся к Марии Александровне? Прямо вот так с ходу, пока большевики власть примутся рвать промеж друг-дружки?

— Постой, постой, что за Борис? — я попытался остановить поток незнакомых имен. — Мария Александровна, она актриса, да? Ну та, которая Зарэ играла?

— Савинков, кто же еще! — рассмеялся моей недогадливости Блюмкин. — И товарищ Спиридонова!

Да они тут что, все с ума посходили? Носятся с террористом-романистом, как с писанной торбой! Вдобавок Спиридонова, что-то я про нее читал… кажется, она чуть было не стала председателем первого и последнего в России Учредительного собрания. Авторитетная фигура, и все еще не расстреляна большевиками? Но тогда при чем тут Мирбах и сам Блюмкин?[179]

— У нас же есть план, сколько времени его утрясали, — осадил я опьяненного успехом партнера. — Переждем первый шмон и спокойно поедем с новыми документами на юг, в твою родную Одессу. А там уж по обстоятельствам. Да ты сам же вчера говорил, что все готово!

— Вот хороший ты человек, — скривился Яков в ответ. — Жаль, ничего не понимаешь в коммунизме!

— Но почему же? — опешил я.

— Эх, Лешка, ведь пожалеешь, да поздно будет!

Махнул рукой, как отрубил, затем резко развернулся к брошенным было поводьям, то есть спиной ко мне. Вытащил откуда-то краюху, жадно вцепился в нее зубами, нет чтоб горячего дождаться. Обиделся, теперь будет молчать до самых Кузьминок. И слава третьему интернационалу! После гибели товарища Сталина без блюмкинских метаний есть о чем подумать.

Старый, хорошо известный мне мир умер; новый родился. Будет ли он лучше?