Злодей. Полвека с Виктором Корчным

– Вы всё не у тех выигрываете. Ну при чем здесь Смейкал? Зато проигрываете… – ворчал он, имея в виду мои проигрыши Геллеру и Петросяну, отношения с которыми у него были военными.

Именно поэтому неожиданный результат девятого тура доставил ему особую радость: в тот день колумбийский мастер Оскар Кастро выиграл у Петросяна.

– Передайте Кастро сто долларов и скажите, что это reward за партию с Петросяном. Запомните это слово – reward!

И смеялся, как всегда, характерно:

– Кастро прибил Петросяна! Кхе-х…

Когда вечером я вручил reward Кастро, тот долго не мог понять, за что ему полагаются деньги, но купюру в конце концов взял.

Между тем продолжался и турнир в Амстердаме. Много лет спустя вспоминали, как Корчной разбирал только что закончившуюся партию и к нему подошел главный арбитр. Он сказал, что у телефона Макс Эйве, и попросил маэстро на минутку оторваться от анализа. Виктора еще несколько раз звали к телефону, когда ему звонил президент ФИДЕ, но о чем они говорили, так и осталось неизвестным.

IBM-турнир уже подходил к концу, когда я увидел свежее интервью, данное Корчным французскому журналисту русского происхождения Живилягину, корреспонденту агентства «Франс Пресс».

Корчной рассказал о причинах неудачной игры Бориса Спасского в другом межзональном турнире, недавно закончившемся в Маниле. По просьбе Бориса он провел с ним месяц в Сочи, но настоящей подготовки не получилось: Спасский был вынужден дважды летать в Москву, чтобы уладить визовые проблемы. Но больше всего Виктор говорил о советском бойкоте предстоящей Олимпиады в Израиле. Комментируя это решение властей, он заметил, что не видит в нем ничего странного: оно полностью вписывается в политику огромной русской империи, известной своим антисемитизмом.

Когда я, позвонив в Амстердам, задал скорее риторический вопрос, как, по его мнению, отнесутся к такому интервью в Москве, – повисло долгое молчание: было очевидно, что он уже думал об этом. Уверен, что именно это импульсивное интервью явилось последней каплей. Да и сам Виктор позднее признавал:

«Даже играя в Амстердаме, я совершенно не был уверен, что останусь на Западе именно сейчас. Да, я решил порвать с Советским Союзом, но еще не обрел достаточной уверенности, чтобы сделать это немедленно. Ведь, учитывая близящиеся кандидатские матчи, во мне еще нуждались, я мог, продолжая выезжать за границу, вывезти на Запад побольше вещей, которые были мне дороги. В этот раз я тоже взял с собой кое-какие письма моих друзей и не менее ценные – моих врагов. Но молчать больше я тоже не мог. Да, я воспользовался своим правом свободного человека сказать всё, что действительно думаю, и с этого момента, никогда фактически не проявляя себя в политике, я стал диссидентом, к тому же явным. Если до этого о моих взглядах знали только близкие, то теперь о них стало известно всем. И я с чистой совестью принял решение остаться на Западе – раз и навсегда».

Но в день моего звонка Корчной окончательного решения еще не принял: когда я спросил, помнит ли он, что по возвращении в Ленинград нужно передать вещи моей сестре, Виктор ответил, что помнит всё превосходно и позвонит ей тут же по прибытии.

Уезжая на межзональный, я оставил Корчному несколько адресов, в том числе голландского писателя и профессора-слависта Карела ван хет Реве. Профессор, которого я время от времени встречал на разных симпозиумах и конференциях, посвященных проблемам Советского Союза, был известен и в шахматных кругах. Во время войны, будучи студентом-филологом, он давал уроки русского Максу Эйве, а в 1948 году в качестве переводчика провел шесть недель в Москве, где Эйве играл в матч-турнире на первенство мира.