Злое небо

Когда в тюрьме был отбой, я тихонечко подходила к рукомойнику и открывала кран, выпуская тонкую струйку воды. Тогда, сев на койку и закрыв глаза можно было напрячь фантазию и представить, что я дома. На Земле. Идет дождь, и по моему телу бегут мурашки прохлады и удовольствия. И я засыпала со счастливой улыбкой на лице, потому что знала — проснувшись утром, я снова увижу свою семью, снова буду глупо спорить с Даринкой, а папа снисходительно потреплет меня за щечку и предложит всем вместе пойти на пляж, или в парк.

Но любые фантазии разбивались о холодную и жесткую реальность. Иногда мне казалось — знай они, что я совершила, семья бы этого никогда не приняла. И мне становилось больно от мысли, что я оказалась не тем человеком, которого они любили.

Я побрела к двери, в самом низу которой, на полу перед узким отверстием стояла миска с бурдой. Фу! Сегодня каша. Первые два дня я ничего не ела. Не столько из-за гордости, сколько от бессилия и невозможности преодолеть короткое расстояние от койки до двери. На третий день ко мне вошли охранники, уложили на пол и, удерживая руки и ноги, залили мне в рот то, что еще осталось от еды. Равнодушно наблюдая за тем, как я давлюсь и отплевываюсь, один из них, особенно мерзкий, белобрысый тип с угреватой сыпью на лице, пригрозил, что они станут делать это каждый день, если я буду отказываться от еды. Вот таким нехитрым способом меня приучили съедать все, вплоть до последней крошки. Почему-то мысль их обмануть и выливать все в унитаз даже не приходила мне в голову… Хотя нет, приходила, но я побоялась что за мной наблюдают и это может быть чревато.

Доев все, что было в миске, я демонстративно ее перевернула и покрутила перед собой. Кому надо, тот увидит, а если у меня паранойя, значит, парням вообще придется нелегко. Допрашивать преступницу с расстройством психики. Да, им не позавидуешь.

Прошло немного времени, прежде чем я, уже без стеснения, пользовалась умывальником и туалетом, терпеливо дожидаясь вечера, когда позволено будет воспользоваться душем.

Ближе к ночи я услышала шаги: два человека, один шагал уверенной твердой походкой, второй семенил следом. Неужели меня почтит своим присутствием генерал? Соскучился? Или решил продолжить? В тот момент я думала о пытках лишь с усталой обреченностью приговоренного.

Дверь с прежним раздражающим скрипом отворилась, и на пороге возник человек, которого я меньше всего рассчитывала здесь увидеть.

— Шания! — он слегка обернулся в сторону двери, и охранник тут же испарился.

— Здравствуй, Адриан, — я решила оставаться на месте, потому что показывать свою слабость человеку, который желает тебе смерти очень глупою

— Вижу, тюремная жизнь не пошла тебе на пользу, — он окинул меня взглядом, взял тяжелый табурет и присел передо мной.

— Как видишь, — равнодушно ответила я, надеясь, что акварель ниже шеи он так и не рассмотрит.

— Я пришел, чтобы задать тебе вопрос, на который ты не захотела мне ответить, — он помолчал, затем склонился ко мне, — зачем?

Я смотрела на него, сквозь него и не могла подобрать слов. Что я ему скажу? В чем признаюсь? Могла ли я сказать старшему брату, что его младшенький уничтожил десятки тысяч человек. Просто выполняя приказ. Кто на такое способен? А может быть, так и делают карьеру? Могла ли я выполнить подобный приказ, если бы он не касался моей семьи? А все остальное лишь лицемерная попытка найти крайнего и обвинить его во всех своих бедах?

Я прикрыла глаза, игнорируя полный презрения взгляд Адриана, и поняла, что нет. Я бы никогда не пошла на это. И мне было бы плевать на последствия. Карьера? Разве стоит она стольких жизней. Я мечтала стать пилотом, чтобы спасать, защищать, а не губить. Красивые слова. Правильные, ничего не стоящие, пока не придется доказать, что я действительно могла бы противостоять заговору, системе, всему миру. И теперь у меня есть шанс это сделать. Пока они не знают где документы, я буду жить. А, значит, мне придется выдержать все, что мне уготовано, даже презрение Адриана, ненависть тех, кто меня окружает, угрызение совести и желание поскорее умереть. Пока я жива, есть надежда, что виновные не уйдут от возмездия. Каким бы неправильным, жестоким оно ни было.

— Зачем, Шания? Скажи, и я постараюсь тебя понять. Он тебе изменил? Он тебя обидел? Ударил? Ты защищалась? Он отказался жениться? Признать своим ребенка?

— Он не знал, — прошептала я, чувствуя, как на глаза накатывают слезы.

— Что? — переспросил Вилард.

— Он так и не узнал, что у нас мог бы быть ребенок, — пояснила я, отворачивая лицо от испытывающего пронзительного взгляда.

— Нет! Смотри на меня! Слышишь? Смотри, и отвечай! Не смей от меня отворачиваться! — Вилард повернул мое заплаканное лицо к себе, пальцы коснулись мокрых щек. — Что он тебе сделал? Скажи, и мы навсегда оставим этот разговор. Я найму хорошего адвоката, и он попробует тебе смягчить срок.