Злое счастье

– Финигас вообще был скуп на похвалы, особенно для Мэя; зачастую тот годами не слышал от отца доброго слова, но не за волшбу, как ты выразился, это точно.

– А за что?

– Он желал для Мэя высокой доли. Хотел, чтобы первенец превзошел всех и во всем.

– А князь?

– А он и превзошел, – вздохнул Гвифин. – Только Финигасу мало было и мастерства, и ведовства, и славы, и доблести. Ему всегда было мало.

На дне темных глаз ведуна вспыхнул нехороший огонек застарелого гнева. Вспыхнул и тут же погас, подергиваясь седым пеплом многолетней горечи. Сколько раз юный гордый княжич тихонько плакал от обиды, закрывшись от Гвифина толстой книгой, думая, что тот не слышит тоненьких всхлипов. Даже веки прикрывать не надо, чтобы снова увидеть, как на склоненной макушке мелко подрагивает огненный хвостик, сколотый серебряной заколкой. Потом Мэй научился давать отпор и орать научился не хуже папаши, и молчать по полгода. Странная у Финигаса любовь была к первенцу. Многие обманулись показной жесткостью, когда хотели стравить их меж собой. Если бы Гвифину даровано было зачать с женщиной дитя, то он бы очень хотел, чтобы его сын совсем немного, но походил и нравом, и даром на Рыжего Мэя, на Отступника.

– Родительская любовь – любопытная штука, Кай. Она эгоистична и требовательна. И нет-нет, а припомнятся под горячую руку да в запале ссоры все грешки чада, начиная от пригоршкового возраста и заканчивая вчерашним неласковым словом. Дитя уж само внуков нянчит, а для тебя оно остается несмышленышем и писклявым комочком плоти. Твоей плоти и крови! Вот и Финигас бесился, когда понял, что Мэю не нужно ноги переставлять, что у того и ум свой, и соображения, а, упаси Лойс, ума с талантом поболе, чем у родителя.

Кай внимал молча, никак не показывая своей заинтересованности в повествовании.

– А чего ж мой папаша взъелся? – с тоской спросил он еле слышным шепотом. – Едва ли не байстрюком обозвал.

– Он ведь на тебя столько надежд возлагал, – снисходительно пояснил ведун. – Думал, станешь его наследником в земледельческой работе, гордостью фермерского рода, а в старости – надеждой и опорой. На брата твоего, уж прости, он точно в этом деле кое-чего положил. И тут такая неприятность вышла – сын магом оказался. Ошибочка в планах и устремлениях, верно?

– Так я ж не виноват! – отчаянно пискнул паренек.

– Так и Мэй не виноват. Никто не виноват. Но кто ж признается?

– Я не хотел быть магом. Я хотел, как папаша… Я бы и сейчас… вернулся бы…

Эр’ирринский колдун грустно-прегрустно улыбнулся. Где-то он уже слышал что-то похожее. Где тот мальчик – сын простого хлебопека, который это сказал? Который никуда не собирался уезжать из маленького приморского городка, похожего на узорную шкатулочку, как все города Тир-Луниэна. Он не хотел колдовать, не хотел варить вонючих декоктов, не хотел дышать книжной пылью, а мечтал просыпаться задолго до рассвета, растапливать печь, месить загодя поставленное тесто, с легкостью тягая огромные тяжелые поддоны со свежей выпечкой, усталый, потный, но счастливый. А в праздники, распродав товар, ходить с детьми на пустынный пляж – купаться и собирать морских звезд. Разве тот мальчик хотел слишком многого?

– Забудь о плуге и посевах. Кто вкусил от могущества Силы, тот никогда не сможет вернуться. Не дадут. Да и сам не захочет, – молвил печально Гвифин. – Жизнь – не колокол. Качнул его вправо, а он потом снова влево пойдет. Из таких путешествий не возвращаются…

Ведун удивительным образом умудрялся одновременно пребывать разумом и в далеком прошлом и возле котла с варевом. Он моментально отметил, что вонь достигла апогея, и сразу же швырнул в котел ложку белого кристаллического порошка. Тот произвел самое благоприятное воздействие на нюх магов, убив весь запах сразу и на корню.

– Ну вот и готово! – радостно возвестил он, любуясь ядовито-желтым цветом отравы. – Теперь упарим все втрое, и будет нашим лучникам отличная подмога. Иди скажи лорду Мэю, чтоб не волновался.

Кай больше не стал противиться, безропотно отправился выполнять поручение. Мэя он любил и почти боготворил. Юнца не смущало, что его идеал грязен, измучен, небрит и за десять шагов от него шибает потом. Было бы странно, если бы розами, воду-то берегли для питья. Оно, конечно, снег можно растапливать, но то мера крайняя.

Навстречу Каю уже бежал кто-то из воинов-униэн, призывая мага к князю. На псарню. Срочно! Как говорится, на ловца и зверь…

Мэй сидел на корточках над мертвой сукой Ро. Любимица вдруг захворала, хотя князь от себя кусок отрывал, лишь бы та не голодала. Ни псари, ни Гвифин так и не смогли ничего поделать, хоть поили всякой дрянью целебной, колдовали и всяко-разно ворожили. Да только без толку. Ро исчахла за каких-то несколько дней.

– Ждала меня, – спокойно сказал Мэй, закрывая потухшие глаза псины.

Кай не удивился. Ро просто не могла умереть, не ощутив на своем лбу руку любимого, единственного и ненаглядного своего господина. Пожалуй, никто из обитателей Эр’Иррина не отказался бы от такой чести. И Кай, тоже.