Злое железо

Из зала во внутренние помещения вело несколько дверей. Когда одна из них открылась, чтобы выпустить деловитого очкастого парня, с виду типичного программиста, я увидел за ней обычное офисное помещение. Какая-то девица оторвалась от своего компьютера и, заметив мое любопытство, лихо подмигнула. В общем, все было путём.

– Ну вот, с жильем вопрос решен, – довольно сообщил мне Гинча, плюхаясь за столик. – Сейчас пацаны там приберутся, бельишко свежее забросят, всякие там мелочи и прочие шмотки организуют, и можно вселяться.

В это время в «Ниссане» появились бард и Люта. По их виду было понятно, что первый рабочий день на рынке славного города Зарайска им дался ох как нелегко, выглядели они замерзшими и голодными. Барду, кроме того, страсть как хотелось выпить, но, предполагая некоторые специфические особенности бардовского организма, я попросил ничего ему не наливать. То есть ничего спиртного.

Когда Авдея попросили что-нибудь сыграть, он не стал отказываться, а просто раскутал гитару, осторожно, чтобы не потревожить прикорнувшую у него на плече айму, проверил строй и принялся наигрывать простенькую балладу, тихонько выпевая незамысловатые слова. Это была баллада возвращения. В Междумирье, да и в разных других мирах, куда меня заносило, ее хорошо знали, хотя и пели по-разному. Я понял, что впервые слышу ее в авторском исполнении и что опальный бард Авдей сочинил ее ох как давно. Музыка и слова были словно покрыты какой-то патиной. Сколько же ему лет, этому ссыльному барду? И как звучала эта музыка тогда, давно, в начале пути?

Я почувствовал, как в тему баллады, словно в тихую реку, вступила сонная айма Люта, и на секунду испугался, что они так вот, запросто, сыграют дорогу всем нам, а ведь нам не нужно в дорогу, у нас дела здесь. И тут бард легко, словно ювелир браслет с секретом, замкнул кольцо почти сыгранной дороги, и мы все вернулись. Только пространство вокруг нас слегка моргнуло, будто смахивая слезу. Наверное, не один я почувствовал, что вот-вот могло произойти нечто эдакое, но не произошло. Потому что не время.

Потом бард играл еще, и я чувствовал, что он играет и для покойного Кабана тоже, и для обманутого старика-пенсионера, и для всей братвы. Удивительная способность играть для всех сразу, даже для тех, кого уже нет, сначала сливая души человеческие в себя, как живой сосуд, а потом бережно возвращая каждому положенную ему долю уже очищенной и просветленной. Сколько же всякой дряни должен взять в себя бард? И как он с этим живет?

Откуда-то появился местный бармен или официант и протянул Авдею новый кожаный кофр для гитары. Когда это они успели? Авдей, однако, нисколько не удивился, уложил инструмент в кофр и в сопровождении молчаливого Гонзы направился к выходу.

Я заметил, что с гитарой и Лютой он обращался одинаково бережно.

Когда на улице заурчал автомобильный мотор и моя команда отбыла на ночлег, я немного успокоился и засобирался было к старику Вынько-Засунько. Половичок вернуть, который он поутру барду пожертвовал, чтобы тому не пришлось на холодных ступеньках задницу морозить («Вернете постиранным и поглаженным», – напутствовал он нас), а заодно и поспрашивать кое о чем.

И тут у Гинчи в кармане заиграл какой-то, на мой взгляд, довольно гнусный мотивчик.

Смотрящий отошел в сторону и некоторое время молча слушал, шевеля губами, потом выругался типа «кистень ей в задницу» и ответил:

– Ничего не делать. Подобрать сопли и не суетиться под клиентом, вот чего делать! Мент, говоришь? Ну и хрен с ним, с этим ментом! Утром опохмели, выведи за ворота и пусть катится, куда хочет. Все равно ему теперь катиться недолго и недалеко. Он теперь не колобок, а так… Огрызок.

Потом сунул трубку в карман, зло сплюнул на пол и снова выругался, на этот раз попроще. Он сказал с большим чувством:

– Вот сука!

Потом вернулся за стол, махнул Артуру – так, как выяснилось, звали чернявого бармена – рукой, тот сразу понял, пропал-появился, но уже с графинчиком водки, двумя стопками и тарелками с мясной и рыбной нарезкой. Все это он ловко и аккуратно поставил на стол и снова исчез.

Я ничего не стал спрашивать. Некоторое время мы так и сидели молча.

– Эта сука мужика захомутала. Понимаешь? Местного мента-придурка с высшим образованием. Я же говорил… – нарушил молчание Гинча.

Под «сукой», насколько я понял, подразумевалась госпожа Гизела Арней-Кабанова, магистка, вдова бывшего городского смотрящего Кабана и, по совместительству, директриса местного краеведческого музея. Я не стал требовать, чтобы мне вот так сразу все взяли и выложили как на духу, в конце концов, кто его знает, какие у них тут понятия о вежливости. Захотят – сами расскажут.

– Ну, будем! – Гинча поднял стопку. – За то, чтобы у нее пилотка склеилась и не расклеилась!

Я подивился такому странному тосту, хотя смысл его, кажется, уловил.

– А с чего это братва так взъелась на бедную одинокую женщину? – выпадая из образа братана-богуна спросил я. – Она ведь, наверное, не старая еще, так что имеет право на личную жизнь. Это что, не по понятиям?