Злой

Странная смесь чувств охватила Олимпию: раздражение, самолюбие и, наконец, удивительная, непонятная ей самой непосредственность; она ведь принадлежала к женщинам, которые при любых обстоятельствах отдают себе отчёт в своих поступках и заставляют себя уважать.

— Председатель Меринос хочет со мной увидеться, — тихо, с неожиданной покладистостью сказала Олимпия, — просит согласиться на встречу с ним.

— Советую вам дать согласие, — холодно произнёсла Анеля. — Зачем вы дразните его? — добавила она упрёком.

— Кого я дразню? — удивлённо спросила Олимпия. Внезапно она почувствовала, что краснеет.

— Пана Мериноса, — продолжала Анеля тоном, не допускающим возражений. — Не нужно мне ничего рассказывать! Я тоже женщина и всё в жизни повидала. Чего ты, баба, ищешь? — грубо выкрикнула она, наклоняясь к Олимпии, — зацапала мужичка — прямо в животе млеет, как на него глянешь: ну цветочек, картинка! Вот это мужчина! Другого такого нет в Варшаве. Рука у него твёрдая: если уж что возьмёт, то не упустит — его будет. Люди боятся, уважают, как графа, — чтоб я пропала, если говорю неправду! Нужно — может убить, нужно — приголубить. А вы, пани? — на бросила на Олимпию взгляд, в котором были неприязнь, насмешка и ещё что-то, чего Олимпия не успела разгадать и что её больше всего смущало.

— Прошу… — несмело начала Олимпия.

— Прошу! Прошу! — едко передразнила её Анеля, — я не учёная, простая женщина, но кое-что видел в жизни и знаю, кто чего стоит. Такому мужчине, как пан Меринос, я бы самое грязное тряпьё каждый день стирала да ещё бы пела и радовалась, когда он бы меня ногой выпихивал из дому за водкой. Ещё бы и несколько злотых для него по дороге заработала. Да знаете ли вы, — Анеля мощным, почти мужским кулаком стукнула по прилавку так, что подскочили красиво уложенные нейлоновые блузки, — что с тех пор, как вы между собой погрызлись, председатель даже ни на одну девку не глянул? Ни на одну, слышите? И пальцем не тронул, не существовал для него этот товар, хотя стоило ему только кивнуть, и он бы имел десятки лучших красавиц в Варшаве. А он только вас… только о вас всё время. Но Меринос твёрдый человек, с гонором; вы скорее бы в землю вросли, чем он прибежал бы к вам просить прощения. Я вижу, — горячо прошептала Анеля, — я всё знаю и вижу, потому что…

Внезапно она умолкла и уставилась на Олимпию маленькими глубоко посаженными голубыми глазками. Неотвязный взгляд этих глаз стал невыносимым, и вдруг Олимпия поняла всё: в них пылала дикая, болезненная зависть, безнадёжная ревность грызла сердце этой женщины.

— Понимаю, — сказала Олимпия; к ней вернулась её обычная самоуверенность. — Понимаю, — повторила она. — Вы пани Анеля? Пан Меринос рассказывал мне, как вы о нём заботитесь.

— Говорил? — опешила Анеля от неожиданной перемены в Олимпии, — только… Вы сами понимаете… То, что мы тут говорили, — только между нами, ладно?.. Заберите его! Возьмите его себе! Так будет лучше для него!

Олимпия удивлённо всматривалась в грубое, покрытое слоем грима и румян лицо. «Видно, когда-то была ничего, — великодушно подумала она, — грубовата, но привлекательна». Сняла трубку телефона, стоявшего на одной из полок, и набрала номер. В трубке послышался глубокий мужской голос: «Алло!»

— Филипп, — сказала Олимпия, — я только что получила твоё письмо. Охотно с тобой встречусь. Может, ты ко мне заскочишь?

— Хорошо, — спокойно ответил Меринос; комната заходила ходуном перед его глазами, — буду через десять минут!

Олимпия положила трубку.

— Пан Меринос сейчас будет здесь.

— Вот и хорошо, — равнодушным тоном сказала Анеля, — всё в порядке.

Повернулась и, пряча слёзы, выступившие в уголках глаз, вышла не простившись. Она вдруг поняла, что скоро перестанет быть для Филиппа Мериноса даже служанкой.

Филипп Меринос нёсся по ступенькам, как школьник. В эту минуту он ничего не помнил. Все его мысли были с Олимпией.

Через семь минут он уже входил в её магазин. Олимпия сидела на низеньком стульчике над раскрытым журналом и делала вид, что читает и рассматривает иллюстрации. Меринос закрыл за собой дверь. Олимпия подняла голову, и они с минуту внимательно, напряжённо, молча смотрели друг на друга. Встретились впервые за последние два месяца.

— Добрый день, — проговорила Олимпия, вставая. Подошла к входной двери и заперла её на ключ. — Поговорим наверху, ладно? — неуверенно улыбнулась она.

— Как хочешь, — безразлично сказал Меринос. Он был взволнован и сердился на самого себя.

Наверху Меринос сел в глубокое кожаное кресло и закурил сигарету. Олимпия присела на край дивана.

— Слушаю, — серьёзно промолвила она.

— Я хотел задать тебе два вопроса, — хрипловатым голосом сказал Меринос.

— Какой первый?

— Хочешь ли ты послезавтра выйти за меня замуж?

— А второй?

— Не могла бы ты одолжить мне до завтрашнего вечера пятьдесят тысяч злотых?

Олимпия захлопала глазами. Сердце её бурно забилось.

— А могу и я задать два вопроса? — тихо спросила она.

— Пожалуйста.

— Почему тебе захотелось, чтобы я вышла за тебя замуж после всего, что было?

— Потому что люблю тебя.

— А зачем тебе деньги?