Злой король

– Правильно, дорогая, – говорит она, помедлив. – И разве мы не возлагаем надежды на Гримсена, пообещав ему более чем скромную плату?

Балекин выглядит недовольным, но не спорит с Королевой Морской. Гораздо легче поверить, что верховодит всем Кардан, а не смертная девушка.

Успеваю съесть еще три кусочка рыбы и выпиваю что-то вроде чая из водорослей с жареным рисом; пить приходится через хитрую соломинку, чтобы напиток не смешивался с морской водой. Потом меня уводят в пещеру. Никасия сопровождает мерфолков, доставляющих меня к месту заточения.

Теперь это уже не спальня, а какая-то клетка. Когда меня в нее заталкивают, обнаруживаю, что, хотя сама я мокрая, все вокруг сухое и заполнено воздухом, а я опять не могу дышать.

Тело сводит судорогой от кашля. Из легких выходит вода вместе с кусочками частично переваренной рыбы из желудка.

Никасия хохочет, а потом произносит чарующим голосом:

– Разве не замечательная комната?

Вижу под ногами только грубый каменный пол – ни мебели, ничего.

Голос ее звучит завораживающе:

– Тебе понравится эта кровать с балдахином, убранная покрывалами. И затейливый прикроватный столик, и твой собственный чайничек с еще горячим чаем. И когда бы ты его ни пила, он будет все таким же восхитительно ароматным и согревающим.

Никасия ставит на пол стакан с морской водой. Полагаю, это и есть чай. Если ее пить, организм быстро обезвоживается. Смертные могут несколько дней обходиться без пресной воды, но поскольку я дышала морской водой, то, может быть, мне уже грозит опасность.

– Ты знаешь, – говорит она, пока я восторгаюсь комнатой, обвожу ее благоговейным взглядом, чувствуя себя при этом полной дурой, – я не сумею причинить тебе большего вреда, чем ты сама себе.

Поворачиваюсь к ней и хмурю брови, чтобы выглядеть растерянной.

– Не обращай внимания, – говорит принцесса и уходит, предоставляя мне остаток вечера крутиться и ворочаться на жестком полу, пытаясь изобразить, будто я на вершине блаженства.

Глава 23

Просыпаюсь в страшных судорогах и с головной болью. На лбу каплями выступил пот, все тело непроизвольно содрогается от спазмов.

Большую часть года я ежедневно травила ядами свой организм. Кровь привыкла к дозам гораздо более серьезным, чем те, с которых я начинала. Тело пристрастилось к ядам и теперь требует того, что раньше отвергало. Я не могу обходиться без отравы.

Лежу на каменном полу и пытаюсь привести мысли в порядок. Стараюсь вспомнить, как много раз Мадок уходил на войну и рассказывал мне, что всегда терпел неудобства. Иногда спал на земле, положив голову на обрубок дерева или на собственную руку. Бывал ранен и все равно продолжал сражаться. И не пропал.

И я не собираюсь пропадать.

Твержу себе это, но особой уверенности уже нет.

Проходят дни, но никто не появляется.

Сдаюсь и начинаю пить морскую воду.

Пока лежу, то и дело думаю о Кардане. Размышляю, каково это – вырасти членом почитаемой королевской семьи, могущественным и нелюбимым. Вырасти на кошачьем молоке, в небрежении. Постоянно терпеть побои от брата, на которого ты так похож и который вроде бы должен о тебе заботиться.

Воображаю себе всех этих придворных, которые тебе кланяются, позволяют шлепать и шипеть на них. Но сколько бы ты их ни унижал, сколько бы ни вредил им, ты всегда знаешь, что они найдут кого-то более достойного любви, а тебя никто не сочтет достойным.

Я выросла среди Воздушного народа и никогда не могла понять, как они мыслят или что чувствуют. Очень похожи на смертных, хотя не желают в этом признаваться. И всякий раз, когда я позволяла себе забыть, что они не люди, тут же они что-нибудь вытворяли. Уже по одной этой причине глупо предполагать, что я постигла душу Кардана, раз знаю его историю. Но я думаю о нем.

И гадаю: а что бы произошло, если бы я сказала ему, что не выбросила его из головы?

Наконец они приходят за мной. Дают немного воды, немного еды. К тому времени я слишком слаба, чтобы волноваться, похожа ли я на зачарованную.

Рассказываю им, что помню, про кабинет военного планирования Мадока и его предположениях о намерениях Орлаг. Детально описываю убийство моих родителей. Вспоминаю про день рождения, клятву верности, объясняю, как лишилась пальца и как наврала про это.

Даже лгу им – по их же приказанию.

Потом приходится делать вид, что забыла – когда они велят забыть. Изображать из себя наевшуюся до отвала, когда мне говорят, что я сытно поела и напилась воображаемого вина, хотя все, что мне досталось, – это кубок с водой.

Позволяю бить себя по щекам.

Мне нельзя плакать.

Иногда, лежа на холодном каменном полу, спрашиваю себя: есть ли предел моему терпению, что еще я позволю им с собою сделать, найдется ли такое, чему я воспротивлюсь, даже если это обречет меня на смерть.

Если найдется, то я буду дурой.

Но если не найдется, то, может быть, я чудовище.