Злой рок. Политика катастроф

Здоровью общества «испанка» навредила больше, чем экономике^[589]. Хотя, конечно, без негативных экономических последствий не обошлось, особенно в наиболее пострадавших странах^[590]. Индия, пусть ей и выпала по-настоящему ужасная участь, во многом пошла по мальтузианскому пути: в областях, пораженных болезнью сильнее прочих, выжившим досталась лишняя земля, благодаря чему возрос уровень благосостояния на душу населения, и это позволило семьям не только рожать больше детей, но и серьезней вкладываться в их образование^[591]. А вот на межвоенное экономическое развитие Бразилии пандемия, напротив, оказала стойкое негативное влияние^[592]. В США газеты писали о резких спадах в секторе розничной торговли (если не считать аптек) в городе Литл-Рок и об убийственной нехватке рабочих рук на промышленных объектах Мемфиса^[593]. Но «нетто-эффект», согласно обзору американских бизнес-циклов, составленному в 1946 году, заключался в рецессии, «необычайно краткой и умеренной по амплитуде», – не в последнюю очередь потому, что вмешательство в экономику было очень непродолжительным (оно длилось примерно месяц)^[594]. Отмечалась также послевоенная рецессия 1920–1921 годов, но объяснялась она не пандемией двухлетней давности, а ужесточением денежно-кредитной и налогово-бюджетной политики^[595]. Ежемесячные отчеты Второго федерального резервного округа, охватывающие Нью-Йорк, Чикаго и Новую Англию, показывают, что экономическая активность в 1919 году была относительно высокой. Доля предприятий, терпящих крах, в 1918–1919 годах сократилась. В 1919 году в Нью-Йорке и на севере Нью-Джерси начался строительный бум. Все показатели свидетельствуют о том, что сокращение экономики произошло именно в 1920–1921 годах. Единственная четкая связь пандемии с рецессией прослеживалась в том, что количество смертей от гриппа среди мужчин в расцвете сил, превысившее средний уровень, ассоциировалось с банкротством предприятий, которые тоже случались в 1919–1920 годах чаще обычного. И это покажется парадоксальным, но эпидемия показала положительную корреляцию с последующим экономическим ростом за десятилетие^[596]. Впрочем, такие корреляции упускают из вида другой негативный эффект пандемии, намного более продолжительный: у тех американцев, которые во время нее находились в утробе матери, на протяжении всей жизни уровень образования и дохода были меньше, а уровень физической нетрудоспособности – выше, чем у тех, чье внутриутробное развитие пришлось на период, либо непосредственно предшествовавший вспышке заболевания, либо последовавший сразу за ней^[597]. Тем, кто родился на гребнях трех волн, также была свойственна повышенная восприимчивость к респираторным и сердечно-сосудистым заболеваниям^[598]. Подобное влияние «испанки» на внутриутробное развитие отмечалось и в других странах, в том числе в Бразилии, Италии, Норвегии, Швеции^[599], Швейцарии и на Тайване^[600]. Есть подтверждения и тому, что эпидемия гриппа подорвала социальное доверие в тех странах, которые больше всего от нее пострадали^[601].

Двойная зараза

Пандемия гриппа 1918–1919 годов вдребезги разнесла иллюзию неуклонного прогресса медицины точно так же, как война, которая этой пандемии предшествовала (и, возможно, стала ее причиной), сокрушила мираж непрестанного продвижения вперед в экономике и политике. В те годы в Соединенных Штатах было создано и распространено множество вакцин против «испанки»; по правде сказать, они представляли собой в лучшем случае плацебо^[602]. В предыдущем веке наука одержала ряд важных побед. Ученые с микроскопами сумели найти вакцины или методы лечения (пусть и несовершенные) для борьбы с оспой, брюшным тифом, малярией, желтой лихорадкой, холерой и дифтерией. Но они не знали, чем ответить на новый штамм гриппа, – и доктор Уильям Генри Уэлч из Университета Джонса Хопкинса понял это в конце сентября 1918 года, в тот самый миг, когда проводил первое вскрытие жертвы «испанки» в Кэмп-Девенсе, штат Массачусетс. При виде легких – опухших, посиневших, заполненных какой-то водянистой кровавой пеной, – Уэлч смог сказать лишь одно: «Должно быть, это какая-то новая инфекция»^[603]. Немецкий бактериолог Рихард Пфейффер уверял, что нашел бациллу-виновника, – однако он ошибался. Единственными средствами, способными защитить от болезни, были карантины, маски и запреты на многолюдные собрания, но все это было известно задолго до появления микроскопов. Лишь в 1933 году команде британских ученых удалось изолировать вирус, породивший «испанку»^[604].