Злой рок Пушкина. Он, Дантес и Гончарова

Пушкин дал слово держать в тайне сообщенный ему про­ект бракосочетания Дантеса и Гончаровой, но, кажется, он не считал себя особо связанным им. Тут были особые причи­ны. Ведь он-то знал, что все симпатии Дантеса были на сто­роне Натальи Николаевны и что проект женитьбы на Екатерине Николаевне есть только отвод глаз; не верил он в ис­кренность и действительность желаний Дантеса и укрепился в убеждении, что все это делается с исключительным намерением избежать дуэли. Этот образ действий ему был проти­вен, и он в некоторой степени афишировал низость Дантеса, рассказывая, правда в ближайшем кругу, о матримониальных планах Дантеса. От нескромности Пушкина трепетал Жуков­ский, который все боялся, что разглашение тайны Пушкиным станет известно Геккеренам, они откажутся от брака и, следо­вательно, дуэли не миновать. До нас дошло два длиннейших письма Жуковского к Пушкину, в которых он выговаривает поэту за его нескромность. Он с необыкновенным жаром ратует за Геккеренов, за чистоту их намерений. Письма Жуков­ского столь характерны, что я позволю себе привести их поч­ти целиком.

«Ты поступаешь весьма неосторожно, невеликодушно и даже против меня несправедливо. Зачем ты рассказал обо всем Екатерине Андреевне и Софье Николаевне (жена и дочь Карамзина)? Чего ты хо­чешь? Сделать невозможным то, что теперь должно кончить­ся для тебя самым наилучшим образом. Думав долго о том, что ты мне вчера говорил, я нахожу твое предположение со­вершенно невероятным и имею причину быть уверенным, что во всем том, что случилось для отвращения драки, молодой Геккерн нимало не участвовал. Все есть дело отца и весь­ма натурально, чтобы он на все решился, дабы отвратить свое несчастие. Я видел его в таком положении, которого нельзя выдумать и сыграть как роль. Я остаюсь в полном убеждении, что молодой Геккерн совершенно в стороне и на это вче­ра еще имел доказательство. Получив от отца Г. доказатель­ство материальное, что дело, о коем теперь идут толки, затея­но было еще гораздо прежде твоего вызова, я дал ему совет поступить так, как он и поступил, основываясь на том, что, если тайна сохранится, то никакого бесчестия не падет на его сына, что и ты сам не можешь предполагать, чтобы он хо­тел избежать дуэля, который им принят, именно потому, что не он хлопочет, а отец о его отвращении. В этом последнем я уверен, вчера еще более уверился и всем готов сказать, что молодой Г. с этой стороны совершенно чист. Это я сказал и Карамзиным, запретив им крепко-накрепко говорить о том, что слышали от тебя, и уверив их, что вам непременно на­добно будет драться, если тайна теперь или даже после от­кроется. И так требую от тебя уже собственно для себя, что­бы эта тайна у вас умерла навсегда. Говорю для себя вот поче­му; полагая, что все обстоятельства, сообщенные мне отцом Геккерном, справедливы (в чем я не имел причины и нуж­ды сомневаться), я сказал, что почитаю его, как отца, в пра­ве и даже обязательно предупредить несчастие открытием дела как оно есть; что это открытие будет в то же время и репарациею того, что было сделано против твоей чести пе­ред светом. Хотя я не вмешан в самое дело, но совет мною дан. Не могу же я согласиться принять участие в посрамле­нии человека, которого честь пропадает, если тайна будет от­крыта. А эта тайна хранится теперь между нами; нам ее долж­но и беречь. Прошу тебя в этом случае беречь и мою совесть. Если что-нибудь откроется и я буду это знать, то уже мне по совести нельзя будет утверждать того, что неминуемо долж­но нанести бесчестие. Напротив, я должен буду подать совет противный. Избавь меня от такой горестной необходимости. Совесть есть человек: не могу же находить приличным дру­гому такого поступка, который осрамил бы самого меня на его месте. И так требую тайны теперь и после. Сохранением этой тайны ты также обязан и самому себе, ибо в этом деле и с твоей стороны есть много такого, в чем должен ты ска­зать: виноват! Но более всего ты должен хранить ее для меня: я в это дело замешан невольно и не хочу, чтобы оно оставило мне какое-нибудь нарекание; не хочу, чтобы кто-нибудь имел право сказать, что я нарушил доверенность, мне оказанную. Я увижусь с тобою перед обедом. Дождись меня».

Это письмо не подействовало на Пушкина, и он продол­жал совершать нескромности. Жуковский вновь писал ему: «Вот что приблизительно ты сказал княгине третьего дня, уже имея в руках мое письмо: «Я знаю автора анонимных пи­сем, и через неделю вы услышите, как будут говорить о мести, единственной в своем роде; она будет полная, совершен­ная; она бросит человека в грязь; громкие подвиги Раевско­го — детская игра перед тем, что я намерен сделать», и тому подобное».