Злоключения добродетели

«Она привыкнет, еще как привыкнет, – сказал он с кривой ухмылкой, – во Франции не найдется обители, где обрабатывали бы девочек лучше, чем здесь». Антонин совершил свой обход, взял список провинностей из рук Омфалы, которая, будучи слишком доброй, не сильно его перегружала, часто заявляя, что ей не на что пожаловаться, и, прежде чем покинуть нашу комнату, подошел ко мне. Я вздрогнула, почувствовав, что сейчас снова стану жертвой этого чудовища, но, если это может случиться каждую минуту, какая разница – сейчас или завтра? На этот раз мне удалось отделаться несколькими его грубыми ласками, после чего Антонин набросился на Корнелию, приказывая всем остальным во время развратных действий быть рядом и подогревать его страсти. Утолив досыта свое сладострастие, не отказывая себе ни в каких мерзостях, негодяй завершил операцию с несчастной девушкой так же, как накануне со мной: с продуманной жестокостью и извращенностью. Такого рода группы составлялись очень часто. Почти всегда, если кто-то из монахов играл с одной из нас, трое остальных со всех сторон дополнительно его возбуждали, дабы наслаждение захватывало все органы его тела. Я здесь останавливаюсь на этих грязных подробностях, чтобы больше к ним не возвращаться и не отягчать свое повествование повторением непристойных описаний. Нарисовать одну такую сцену – значит набросать эскиз всех остальных, пережитых мною за время долгого пребывания в этом узилище. Моя же задача – излагать главные события, не мучая вас утомительными подробностями.

В этот день мы не ужинали с монахами и потому вечер прошел относительно спокойно; подруги старались меня утешить как могли, но усилия их были напрасны. У натур, подобных моей, душевная рана долго не перестает кровоточить, и чем больше они трудились, тем еще более мучительным казался мне пережитый позор.

На следующий день в девять часов сам настоятель пришел навестить меня. Он спросил Омфалу, начала ли я обживаться, и, не дожидаясь ответа, открыл один из сундуков, что стояли у нас в туалетной комнате, достав оттуда кипу женских вещей.

«Поскольку у вас своего ничего нет, – сказал он мне, – придется нам позаботиться о вашей одежде; мы это делаем скорее для себя, чем для вас, поэтому можете не благодарить. Лично я нахожу все эти тряпки ненужными и предпочитаю, чтобы девушки приходили нас обслуживать голыми, как животные, и не вижу в этом ничего предосудительного. Но наши святые отцы – люди из общества и любят изысканность. Ну, что ж, надо удовлетворить их прихоть».

И он бросил на кровать ворох пеньюаров, полдюжины сорочек, чепчики, чулки и туфли, приказав тут же все примерить.

Наблюдая за моим туалетом, он не отказался ни от одного из неприличных прикосновений, которые могла ему предоставить данная ситуация. Затем он отобрал три предмета из тафты, один из индийского полотна и позволил мне их оставить, потом, подумав, разрешил пользоваться всем остальным, напоминая, что все принадлежит монастырю, и, если я покину обитель раньше, чем успею все износить, это нужно будет вернуть. Сцены моего переодевания распалили его, и он приказал мне самой встать в позу, которая, как мне уже было известно, подходила ему наилучшим образом. Я хотела было попросить пощады, но, заметив искру гнева в его глазах, подумала, что разумнее всего подчиниться, и я опустилась на четвереньки. Развратник при содействии трех других девушек удовлетворил свое желание как всегда, вопреки обычаям, религии и самой природе. Я пришлась ему по вкусу, он весьма горячо чествовал меня за ужином, после чего я была назначена провести с ним ночь. Мои подруги разошлись, и я оказалась в его комнате. Больше не стану говорить о моем омерзении и моих переживаниях, сударыня, для этого потребуется слишком много черной краски.

Келья Рафаэля была обставлена с роскошью и хорошим вкусом, каждая мелочь продумана и подчинена одной цели – доставлять хозяину кельи как можно больше удовольствий. Только мы оказались одни, Рафаэль принялся различными способами возбуждать себя, приказав мне имитировать эти непристойные упражнения. За этот вечер я прошла полный курс разврата, не менее сложный и изощренный, чем тот, что проходят самые вышколенные блудницы. Из любовницы я вскоре превратилась в ученицу, которая по сравнению с учителем была слишком снисходительной, хотя ее об этом никто и не просил, и она вскоре в слезах стала молить требовательного учителя о пощаде, но над ее просьбами посмеялись, против ее возражений предприняли самые действенные меры и, окончательно утвердив свое господство, полных два часа с ней обходились с беспримерной суровостью. Причем объектом воспитания оказались не предназначенные для этого природой части тела, а скорее – прямо противоположные места, самые деликатные выпуклости и впадины, самые укромные уголки – ничто не ускользнуло от неистовой ярости моего палача, который не желал отказывать себе в удовольствии пощекотать свое сладострастие зрелищем новых мучений жертвы.