— Помню батюшку, — тихонько продолжала Анка, — помню высокие стены, помню желтые глаза. Но у вас, дядечка, тогда совсем другой рот был, широкий, с большими-большими зубками, и вы всегда улыбались. А сейчас не улыбаетесь.
Тобиус постарался улыбнуться так, чтобы это не походило на поганую кривую усмешку вроде тех, что у него получались сами собой с некоторых пор. Он открыл сумку и изъял из нее нечто, похожее на большой черный мяч. "Мяч" сонно замурчал, а потом у него появились большие кошачьи уши и широкий зевающий рот, полный крупных тупых зубов.
— Мря? — мяукнул Лаухальганда.
Анка взвизгнула от восторга и бросилась к отцу, подпрыгивая как маленькая девочка.
— Батюшка! Батюшка, это он! Это его я во сне вижу! Можно с ним поиграть? Можно?
Лаухальганда с удовольствием перекатился в изящные руки Анки и стал блаженно мурчать, будучи прижатым к совсем не детской груди. За стол она не вернулась, а так и ходила по светлице взад-вперед, милуясь с вновь обретенным другом. Поль Вуйцик поведал Тобиусу, что девушка отставала от сверстников в развитии и все еще считала себя ребенком, что, однако, ничуть не огорчало отца, некогда отчаявшегося услышать от родной дочери хотя бы одно осмысленное слово.
После завтрака хозяин палат и его гость проследовали на открытую галерею, с которой открывалась прекрасная картина дышавшего весенним цветом сада. Они расположились в удобных креслах, слуга принес горячего чаю со сладостями и табак. Прежде чем отпустить, Поль Вуйцик шепнул слуге что-то на ухо. Купец и волшебник раскурили трубки и повели степенную беседу, чередуя затяжки с глотками чаю.
— Ваше гостеприимство сделало бы честь и архимагу, милсдарь. Как подобает вежливому гостю, я напоминаю, что к следующему утру меня здесь не будет.
— Очень жаль, но ваша масть — ваша власть, я не могу препятствовать.
Они посидели, помолчали, покурили.
— Я также не буду спрашивать, почему пять лет назад все начали вас искать, — сказал купец. — Сразу после войны в Ривене что-то произошло, что-то очень значительное. Поговаривали о том, что маги Ривена предали страну. Один из высокопоставленных волшебников Академии был объявлен преступником, и его стали искать по всему Вестеррайху. Как и вас.
— Не стоит об этом.
— Я говорю о том, о чем знают все, у кого есть уши. Вас не объявляли преступником, и это обнадеживает, а зачем вы всем так понадобились, я знать не хочу. Боюсь. Просто интересно, что вы делали эти пять лет? Где были?
Тобиус пожал плечами.
— Прятался. Сначала хотел найти родное селение одного моего друга-диморисийца, он так красочно рассказывал о нем, как и о многом другом из своей жизни, что я решил скоротать там год-другой. Но прежде я угодил в другое место, где жили неплохие люди. Медвежий угол, тихий и спокойный. Там и обустроил себе логово под личиной того друга, рассказывая всем истории, которые слышал от него. А потом беда подобралась ко мне слишком близко, и я снялся с места.
— Но что дальше? Не отвечайте, если не хотите.
— Спрячусь опять, на этот раз лучше и дальше.
— Я бы на вашем месте вернулся.
— Куда вернуться?
— Туда, где вас побили.
— Почему вы решили, что меня… а хотя верно, у небитых обычно все конечности целы.
Поль Вуйцик, заметивший усмешку, выползшую на худое лицо волшебника, подавился табачным дымом.
— Моя матушка, — продолжил он, откашлявшись, — служила кухаркой в зажиточном доме, так что в отрочестве я был кругл и румян, как и всю последующую жизнь. Матушка ласково называла меня Кабасей. Но именно в отрочестве избыток тела выставляет ребенка неуклюжим, слабым и медлительным, легкой добычей для насмешек сверстников, и не только для насмешек. Мне приходилось часто драться и редко побеждать. — Купец сделал глубокий глоток уже порядком остывшего чая, не сводя глаз с горизонта собственной памяти. — Это было страшно неприятно, но всякий раз на следующий день после взбучки я шел туда, где меня отлупили, в ужасе думая, что встречу обидчиков снова.
— И встречали?
— Их никогда там не оказывалось на следующий день, и это было прекрасно. Я шел на то место потому, что знал — если не пойду, то впредь мне придется искать окольные дороги всегда, а это было уже не ушибом, это было шрамом на моем потрепанном мальчишеском самолюбии. Возвращаясь на место своей неудачи, я возвращал себе хотя бы часть достоинства и впредь ходил там без страха. Это было очень важно для меня.
Они сидели, пили чай и молчали. Мысли в голове у Тобиуса были тяжелы и невеселы, он подносил ко рту трубку, но забывал сделать затяжку — и вновь опускал ее
Появился слуга с подносом.
— О, наконец-то! Мудрейший, я обнаглею окончательно, но не смогу отказаться от такой оказии и не попросить вас о помощи.
— Все, что в моих силах, — ответил Тобиус, который был готов на все, лишь бы отвлечься.