Злополучная лошадь

Наконец объявляют, что поезд к платформе не подойдет, а остановится где-то на путях. И вот вдалеке показался поезд. Все попрыгали на рельсы и пошли ему навстречу.

Подойдя к паровозу, мама остановилась: «Будем ждать здесь, тогда не пропустим».

И вот навстречу идут люди, большинство в ватниках, ушанках, с деревянными чемоданами. Почти все прошли, а папы нет.

А в самом конце поезда стоял он и, боясь нас не увидеть, пережидал, пока все пройдут.

Мама, схватив меня за руку, пошла навстречу папе. Бежать не было сил. Ноги подкашивались, и мы шли еле-еле.

И вот я чувствую папины руки, слышу его голос. Мы стоим обнявшись. Смеемся и плачем.

Помню первые папины слова: «Катя, ведь я говорил, что Ирка наша похорошеет. Видишь, она превратилась из гадкого утенка в хорошенькую обезьянку».

Мы идем, я забегаю вперед и снова смотрю: нет, такой же, тот же чубчик из-под шапки, та же походка, а главное, улыбка. Папина, ротовская, от уха до уха…

Никита БУЦЕВ СОЛИКАМСКИЕ ПОМИДОРЫ

… Я не могу вспоминать Константина Павловича без восторга в душе и сердце. Сказать о нем, что это чудесный человек, — слишком мало. Вот пишу я сейчас, а ком в горле так и бегает, так и дрожит… Даже думать больно.

Не обращайте внимания на мой почерк, т. к. у меня не только ноги не работают (я пишу в кресле-каталке), но и руки. Я закрепил три пальца резинкой, вставил туда ручку и пишу.

В конце лета 1947 года мы с Мишей Таничем (мы однодельцы) прибыли (вернее, нас прибыли) в Соликамск на пересылку. Отсюда зеков распределяли по лагерям на лесоповал.

Мы уже знали, что здесь действует «закон — тайга, прокурор — елка». Ясно было, что надо задержаться в комендантском лагере. Мы назвались художниками — все-таки один курс института с архитектурным уклоном!

Когда мы с Мишей Таничем попали в художественную мастерскую, нам на пробу дали задание. Были мы молоды, прошли войну и оттого, видно, смелы и нахальны. Миша взялся писать маслом портрет Молотова, а я копировал с открытки «Березовую рощу». Миша хотя бы видел, как пишут маслом, а я и не видел, как это делается. Не мне судить о качестве нашей работы, но Константин Павлович в мастерской нас оставил.

Накануне тридцатилетия Октября была масса работы. Константин Павлович лежал в больнице, но до этого успел сделать эскиз «Почетной грамоты», которой должны были награждать самых усердных гулаговцев. Не зеков, конечно.

Нам с Мишей предстояло сделать 30 грамот. Все очень по-ротовски просто: красные флаги разных оттенков, в центре цифра «30» и прочие незатейливые атрибуты.

Дали нам рулон бумаги и полную творческую свободу. Срок — неделя!

Мы смело взялись за работу. С техникой отмывки были знакомы. Акварель и кисти есть.

Прошел день — и ни одного флага» хоть чуть похожего на ротовский, у нас не получилось. Три дня бились» и никакого толку. Внутренне уже стали готовиться в тайгу — лес валить.

Ротову кто-то сообщил о нашей беде. И он велел прийти в больницу. Мы пожаловались на плохие кисти и акварель. Константин Павлович разрешил взять его кисти и краски.

Еще два дня мучений — и опять без толку.

Снова пошли к Ротову. Он посмотрел на нас» да так по-доброму говорит: «Это я виноват. Ведь есть такая техника — маслом по бумаге, тампоном в растирку по трафарету. Грамоты ваши будут не хуже моих».

Мы снова принялись за работу. Стало получаться. Константин Павлович нас хвалил» подбадривал» и задание мы выполнили.

Когда Мишу отправили на штрафной лагпункт, он вскоре прислал мне письмо. Были там и стихи:

Ели, ели, я вас еле-еле
От сосны когда-то отличал,
А теперь вы, ели, надоели,
Ели, елки-палки и повал.

Пусть гореть мне после в преисподней,

Но презренье к елкам сберегу,
И сынишке елки новогодней
Ни за что на свете не зажгу!..

Стихи эти нигде не печатались, да и сам Танич наверняка забыл их давно.

Однажды кто-то из художников под окном барака-мастерской, на солнышке, посадил семена помидоров. Они выросли, но были зелеными. И все, конечно, часто бегали за барак смотреть, как растут помидоры. (Конечно, и я бегал.) Ротов стал понемногу подкрашивать один помидор. Сначала в бурый цвет, потом поспелее. И как радовался посадивший и ухаживавший за помидорами! А когда помидор совсем «поспел» и стал красным, хозяин сорвал его и принес в мастерскую. Все стали громко восхищаться и просить отрезать кусочек. Кто-то даже соли приготовил. И тогда хозяин торжественно разрезал помидор, и — о ужас! — это был крашеный помидор. Что было!

(Надо сказать, что шутку эту Константин Павлович уже опробовал на клязьминской даче. Прим. ред.)

Как-то один большой лагерный начальник сделал художникам заказ. Не помню, чего именно он хотел, но помню, что работа была большая и сложная. По предложению Константина Павловича, художники поставили условие: «необходим» специальный рыбий жир. Для этого нужна пара килограммов хорошей селедки.