Зловещее светило

— Это и есть роман, о котором ты говорил. Может быть, — сказал он. — Но я тебе попозже расскажу. Оставь для меня ужин. Я вернусь.

Он хлопнул Трапани по плечу и развернулся. Саймон словно только что проснулся, снова почувствовал себя бодрым и жизнерадостным. Возможно, несмотря ни на что, его все еще ждет приключение…

— Пошли, Хоппи!

Он взялся за бутылку Униаца и потянул ее вниз. Хоппи распрямился вслед за ней и как-то жалобно вздохнул:

— В чем дело, босс?..

— У тебя нет сердца? — суровым голосом спросил Святой, потянув Хоппи на улицу. — У нас свидание с женщиной, попавшей в беду. Луна будет отражаться в ее красивых глазах, и она с придыханиями расскажет нам свою историю, пока мы будем отгонять комаров от ее нежного лица. Где-то за кулисами замышляются какие-то темные дела. Нас ждут негодяи, драки, волнения и, возможно, высокая награда…

Он продолжал нести лирическую чушь, быстрым шагом направляясь к реке, но, когда они добрались до идущей вдоль нее дороги, задор Саймона иссяк. Униац никак не реагировал, шел рядом молча, и Святой неожиданно подумал: а ведь многое из того, что он говорил в шутку, может оказаться близким к истине. В конце концов, такое случалось с ним и раньше.

Он еще не до конца осознал перемену в себе, когда они повернули на берег реки рядом с темной, гладкой, поблескивающей водой. Присущие Темплару легкомыслие и ветреность никуда не делись — они словно покрывали его сознание, как полупрозрачная пленка. Но под ней была пустота, в которой могло появиться и сформироваться все что угодно. И что-то там в самом деле формировалось — что-то, все еще смутное, расплывчатое и бесформенное и пока не поддающееся анализу. Тем не менее оно было неизбежно реальным, как обещание грома в воздухе. Создавалось впечатление, будто предчувствие, которое изначально привело его в «Колокол», превратилось из шепота в громкий крик, но, тем не менее, вокруг по-прежнему стояла тишина. Чувствительные уши Святого улавливали шум машин на Мейденхед, поблизости вода мерно билась о берег, шуршали листья, доносилось тяжелое, хрипящее дыхание и слоновьи шаги Униаца. Но это были только формы существования тишины, которая царствовала сейчас надо всем миром.

Вскоре впереди замаячило здание, похожее на эллинг. Саймон на мгновение включил маленький фонарик, его тонкий луч уперся в переднюю часть эллинга. Двери были зелеными.

— Нора! — тихо позвал он.

Ответа не последовало, вообще нигде не было даже намека на движение. Саймон не знал, почему он это сделал, но в то же мгновение тихо опустил руку к кобуре и достал пистолет, который носил под мышкой.

Последние два ярда он преодолел в полной тишине, дотронулся до ручки двери и быстро отдернул. Пальцы коснулись чего-то липкого и влажного. Он направил фонарик вниз.

На двери была кровь.

II

Саймон замер. В этот момент крайней горечи и ожесточения, казалось, он вдруг успокоился и обрел хладнокровие.

Затем он снова схватился на дверную ручку, повернул ее и зашел. Внутри здания было совершенно темно. Фонарик прорезал черноту тонким лучом света, который тускло отражался от блестящей лакированной поверхности пары плоскодонных яликов и одного каноэ. Почему-то Саймон был уверен, что здесь он что-то найдет. Эта уверенность оказалась такой сильной, что не давала ходу никаким эмоциям, словно замораживая их. Оставался только один вопрос: что же именно? Возможно, это даже не было вопросом. Тут он просто не мог утверждать с уверенностью. Предчувствие, которое чуть не стало обманчивым, превратилось в голую реальность, причем с внезапностью, которая разбивала и заставляла распадаться обычные понятия времени и пространства.

Создавалось впечатление, будто Саймон не занимается поисками чего-то неожиданного, а просто пытается вспомнить вещи, которые знал раньше и забыл. И наконец он увидел девушку, почти задвинутую в тень каноэ. Она лежала на боку, словно спала.

Саймон шагнул ближе, направил свет прямо ей в лицо и тогда понял, что был прав. Это оказалась девушка с беспокойным взглядом голубых глаз. Теперь эти глаза застыли навсегда. Святой стоял и смотрел на нее сверху вниз. Он почти не сомневался в том, что письмо ему написала именно она, с той минуты, как увидел ее вьющиеся светлые волосы. В баре на ней была белая блузка, теперь на блузке спереди расплывалось неровное малиновое пятно. Пятно блестело.

Саймон услышал звук, напоминающий астматическую сирену, которая готовилась спеть.

— Босс, — произнес после этого Униац.

— Заткнись.

Святой говорил почти шепотом, но этот голос резал, как бритва. Одно слово Саймона четко отделило начало фразы Хоппи от того, что он собирался сказать. В то же самое мгновение, когда Хоппи открыл рот, Саймон выключил фонарик, поэтому создалось впечатление, будто тот же тихий шепот отрезал даже луч света, не оставив вокруг них ничего, кроме черноты и тишины.