Зловещие забавы славянского бога

Абсолютная тишина и покой этого, ни то безразмерного сосуда, ни то безграничного помещения – создавали комфортные условия для фривольных и абстрактных размышлений. Они же располагали и к простому, беспечному разговору. Потому Громов с нетерпением и ждал продолжения начатого было диалога. Вот только следующего вопроса, так и не последовало. За то, после гнетущей и продолжительной паузы, переполняемой звенящей тишиной, Юрий Александрович вдруг.… Нет, он не увидел и даже не услышал, а скорее ощутил каким-то неведомым ему чувством, появление в том же самом пространстве ещё кого-то.

– Кто здесь? – с опаской осматриваясь по сторонам, поинтересовался Громов.

Однако вместо ответа, Юрий Александрович вновь услышал уже знакомый ему тихий и успокаивающий голос.

– Василий Иванович Угрюмов, родившийся 18 ноября 1945 года, погибший 10 июля 1991-го года, в 4:07 местного времени, в трёх километрах от омского железнодорожного вокзала под колёсами пассажирского поезда? Правильно?

– Очевидно, так оно и было. – тяжело вздохнув, ответил мужской бас. После чего, добавил. – Не ужель, действительно, отмучился?

«А ни тот ли это Василий Иванович? Мой заводской наставник? – неожиданно для самого себя вдруг припомнил Громов. – Мы же с ним, лет пять в одной бригаде трудились. У нашего Василия Ивановича, помниться, жена умерла. А после, ещё и дом сгорел. Да. Мужику, уж точно не позавидуешь!»

«Я это, я. И на заводе я ишачил, и жену потерял, и дом мой сгорел. А ты, кто таков будешь?» – ответил мужской бас.

«О, как оно было, на самом деле! – Громов уловил ещё один, уже женский голос. – Оказывается, жена твоя умерла и дом твой сгорел. Выходит, не было ни армии, ни полковника, ни Москвы? Получается: ты врал мне с самого начала. А я то, дура, уши развесила!»

«Чудно. – в удивлении усмехнулся Юрий Александрович. – Я лишь невзначай подумал, а мою мысль не только услышали, её тут же принялись обсуждать!»

«А собственно, чего ж ты хотел? – усмехнулся мужчина, назвавшийся Василием. – Ведь мы умерли. Теперь ни украсть, ни пёрнуть – всё на виду. Прямо, как в общей бане. К тому же глухо, как в танке. И кто ты, бывший человек, есть? Или кем, по крайней мере, недавно был?»

«Громов я, Юрий Александрович.» – гордо представился Юрий.

«Ну конечно, я тебя помню: и работали, и пили вместе. Не плохим ты был парнем. Ну, разве что, с небольшой гнильцой. Так этого у нас у всех с избытков. Видала Синюга, каких орлов я из дворовой шпаны, в мастера выводил. – порадовался за себя Угрюмов.

«Предупреждала, ведь. – огрызнулась женщина. – Забудь это проклятое слово: Синюга!»

Перекрёстный огонь мыслей и взаимных недовольств прервал Голос извне.

– Раиса Максимовна Пластинина, родившаяся 19 августа 1951 года и погибшая в трёх километрах от омского железнодорожного вокзала, под колёсами пассажирского поезда, 10 июля 1991 года, в 4:07 местного времени?

– Да. Это я. – дрожащим голосом ответила женщина. – Не ужель, на самом деле, всё? Я умерла, так и не увидев свою кровиночку, своего сыночка?

«Интересно. И куда нас теперь отправят из этого приёмника-распределителя?» – мимолётом подумал Громов.

«Известно куда. Соберут сейчас всех, откинувших ласты нынешней ночью. И по этапу, в Рай или куда подальше!» – усмехнулся Василий.

«Рай? – в презрительном удивлении переспросила Синюга. Через многие годы она впервые услышавшая своё настоящее имя. – А ты его заслужил?»

«Да кто ж его знает? – хихикнул Угрюмов. – Быть может, как раз я его и достоин. Почитай, полжизни скитался в нищете, да в рванье. Ну, чем не образ бытия, святого мученика?»

«Сволочь ты, и скотина, а не святой скиталец. Жену свою, покойную, стервой называл. Да как только твой язык поганый повернулся?»

«Ни тебе, дура, меня судить! – рявкнул Василий. В отместку он попытался нанести ответный укол. – Умная, мля. Между прочим, я своих детей по детдомам не распихивал.»

«Не тронь, тварь, своими вонючими мыслями моего сыночка. Это лишь моё личное горе. И если хочешь, трагедия всей жизни. За ту глупость, я тысячи раз себя прокляла. И, в отличие от тебя, лоботряса, ни на какой рай вовсе не претендую. Уж лучше ад. Самый жуткий и ужасный. Дабы полностью искупить все свои земные грехи.»

Спор бывших бомжей неожиданно прервала случайная мысль Громова: «А интересно. С чего это вдруг, они оказались под одним и тем же поездом? Не иначе любовью на рельсах решили подзаняться. Экстрималы хреновы!» – и тут же, Юрий Александрович осёкся, вовремя сообразив, что чужие и вольные размышления теперь доступны всем и каждому.

«А тебе, урод: какое собачье дело, что мы делали там, на рельсах?» – рявкнула в бешенстве женская мысль.

«Твою мать. И подумать-то ни о чём нельзя. – чертыхнулся Громов. – И вообще, откуда вам знать: „урод“ я или нет? По мне, так я вовсе не плох собой.»

«Вот и помалкивай в тряпочку.» – порекомендовала Синюга, с явной издёвкой.