Зловещий гость

Однако Скюдери была полна решимости спасти его во что бы то ни стало, чтобы предотвратить вопиющую несправедливость. Тысячи планов, один другого невозможнее, приходили ей на ум и отвергались так же быстро, как возникали. Надежда становилась с каждой минутой слабее, и Скюдери уже готова была впасть в отчаяние. А Мадлен между тем с трогательным детским доверием и каким-то предчувствием была убеждена, что все идет хорошо, что скоро она обнимет оправданного возлюбленного, мечтала, как будет его счастливой любящей женой, так что, когда Скюдери смотрела на нее, и у нее воскресала надежда.

Для того чтобы предпринять хоть что-нибудь, Скюдери написала длинное письмо к Ларенье, в котором говорила, что Оливье Брюссон самым убедительным образом доказал ей свою невиновность в смерти Кардильяка и что только твердая решимость унести с собой в могилу одну тайну, которая может разрушить покой и мир невинного существа, побуждает его упорно молчать – хотя, признавшись во всем, он оправдал бы себя совершенно. Письмо было проникнуто убедительностью и красноречием – так Скюдери надеялась смягчить суровое сердце Ларенье.

Через несколько часов был получен ответ последнего, в котором он писал, что сердечно радуется успеху, с которым Оливье сумел оправдаться в глазах своей покровительницы. Что же касается его геройской решимости унести с собой в могилу тайну, то Ларенье сожалел, что chambre ardente не может принимать в расчет подобные добродетели и, напротив, старается всеми силами выведать стоящую за ними тайну. В заключение Ларенье прибавил, что через три дня он применит все доступные средства, чтобы вытащить эту тайну на свет Божий.

Скюдери хорошо поняла, на что намекал Ларенье, говоря обо всех доступных средствах, при помощи которых он надеялся побороть геройскую решимость Оливье. Не было сомнения, что несчастный пленник будет подвергнут пытке. В отчаянии она думала, нельзя ли добиться хотя бы краткой отсрочки, и на этот счет решила посоветоваться с кем-нибудь знающим судебное дело. Пьер Арно д’Андильи был тогда знаменитейшим адвокатом в Париже. Его честность и добросовестность равнялись его глубоким познаниям и уму. К нему и отправилась Скюдери и рассказала ему то, что могла, – стараясь не выдать заветной тайны Брюссона. Она надеялась, что д’Андильи с готовностью примется за дело, чтобы защитить невинного, но ее постигло горькое разочарование.

Д’Андильи спокойно выслушал рассказ Скюдери и затем доказал ей, что тяготевшее над Оливье подозрение имело под собой веские основания и решение Ларенье никак нельзя было назвать слишком поспешным или несправедливым. Что иначе он просто не мог поступить, не нарушив тем своей обязанности судьи, и что, наконец, он сам, д’Андильи, не доверял показаниям Оливье, а видел в них только стремление отсрочить минуту пытки. Ход дела, по его словам, мог измениться только в том случае, если Брюссон или во всем сознается, или по крайней мере расскажет такие подробности убийства Кардильяка, которые обнаружат достаточно новых фактов, чтобы направить расследование в другую сторону.

– Ну, если так, – вся в слезах воскликнула Скюдери, – тогда я брошусь к ногам короля и буду умолять его о милости!

– Ради самого Бога, не делайте этого! – ответил ей д’Андильи. – Приберегите это средство до другого, более нужного случая. Вспомните, что, если оно не удастся, вам уже нельзя будет прибегнуть к нему снова. Король никогда не согласится помиловать преступника такого рода, потому что этим может возбудить справедливый ропот среди народа. Предоставьте Брюссону самому позаботиться о себе, если только его признание действительно может направить расследование в другую сторону. Вот тогда и обращайтесь к королю, потому что тогда у него будет по крайней мере какое-то основание для того, чтобы обжаловать приговор суда и решить дело по собственному усмотрению.

Скюдери видела, что совет опытного адвоката вполне разумен, и потому волей-неволей послушалась его. Она вернулась домой в глубокой горести, тщетно взывая о помощи к Богоматери и всем святым, прося наставить ее, что ей делать для спасения несчастного Оливье. Поздно вечером она сидела в своей комнате, преследуемая все той же неотвязной мыслью, как вдруг вошедшая Мартиньер доложила, что граф Миоссен, полковник гвардии короля, желает видеть ее госпожу для переговоров по очень важному делу.

– Извините, сударыня, – начал Миоссен, войдя, – что я бесцеремонно являюсь к вам в такое позднее время. Я пришел к вам по делу Оливье Брюссона.

– Оливье Брюссона! – воскликнула, встрепенувшись, Скюдери. – Этого несчастного! Скорее! Скорее говорите, что вы о нем знаете!

– Я угадал, – с торжественной улыбкой заметил Миоссен, – что имя вашего питомца обеспечит мне благосклонный прием. В виновности Брюссона уверен весь свет, но я знаю, что вы придерживаетесь другого мнения, хотя оно, как мне сказали, основывается единственно на показаниях самого обвиняемого. Со мной было совершенно иначе, и никто лучше меня не может засвидетельствовать невинность Оливье в убийстве Кардильяка.