Голые черные стены замка выросли над заснеженной землей, и наш экипаж наконец остановился перед запертыми воротами. Но тщетно кучер наш звал, щелкал бичом и колотил в ворота – это ни к чему не привело, точно все вымерли, и ни в одном окне не было света. Старый мой дядюшка пустил в ход свой мощный голос и грозно крикнул:
– Франц! Франц! Куда все подевались? Поворачивайтесь, черт возьми! Мы мерзнем у ворот! Снег совсем нас засыпал, шевелитесь же!
Тут послышался визг собаки, в окнах нижнего этажа показался колеблющийся свет, зазвенели ключи, и вскоре заскрипели, открываясь, ворота.
– Милости просим! Милости просим, господин адвокат! Какова погодка! – восклицал старый Франц, высоко держа фонарь, так что неровный свет падал прямо на его сморщенное лицо, на котором странно выглядела приветливая улыбка.
Экипаж въехал во двор, мы вылезли из него, и только тут я вполне рассмотрел нелепую фигуру слуги, закутанную в старомодную широкую егерскую ливрею с удивительным множеством нашитых галунов. Над его широким белым лбом трепетали от ветра два жалких седых завитка, щеки покрывал здоровый румянец охотника, и, несмотря на то что дряблые мышцы превращали лицо в какую-то чудную маску, все сглаживалось немного глуповатым добродушием, светившимся в глазах и игравшим в улыбке.
– Ну, старина Франц, – начал дядя, отряхиваясь от снега в передней, – все ли готово? Вытрясли ли ковры в моих комнатах? Принесли ли кровати? Протопили ли вчера и сегодня?
– Нет, – ответил тот совершенно равнодушно, – нет, почтеннейший господин адвокат, все это сделано не было.
– Ах, боже мой! – воскликнул дядюшка. – Кажется, я заранее написал и предупредил, я ведь всегда приезжаю в назначенный день! Теперь я должен жить в промерзших комнатах!
– Видите ли, почтеннейший господин адвокат, – продолжал старый слуга, старательно снимая со свечи щипцами какого-то тлеющего разбойника и наступая на него ногой, – топить комнаты было бы бесполезно, потому что ветер и снег слишком уж разгулялись с тех пор, как разбиты окна…
– Что? – перебил его дядя, подбочениваясь. – В доме разбиты окна, а смотритель не смог этого исправить?
– Да, почтеннейший господин адвокат, – спокойно и монотонно продолжал старик, – ничего не поделаешь, очень уж много в комнатах мусора и камней.
– Ах, черт возьми! Да откуда же в комнатах взялись мусор и камни?! – воскликнул в сердцах дядя.
– Позвольте пожелать вам веселья и благополучия, молодой господин, – сказал мне старик с учтивым поклоном и, когда я кивнул ему в ответ, добавил: – Это камни и известь из средней стены, которая обвалилась от сильного сотрясения.
– Да что, у вас землетрясение произошло, что ли? – сердито проворчал дядя.
– Нет, почтеннейший господин адвокат, – ответил старик, улыбаясь во весь рот, – но три дня назад тяжелый наборный потолок залы суда обвалился со страшным шумом.
– А, чтоб… – Тут мой вспыльчивый дядя хотел было сказать крепкое словцо, но, подняв правую руку вверх, а левой стаскивая с головы лисью шапку, вдруг повернулся ко мне и проговорил с громким смехом: – Очевидно, тезка, нам лучше держать язык за зубами и больше ни о чем не спрашивать, а то мы узнаем что-нибудь похуже или весь замок обрушится на наши головы. Но, – продолжал он, обращаясь к старику, – не будешь ли ты так добр, Франц, велеть очистить и протопить другую комнату? И нельзя ли поскорее приготовить ко дню суда какую-нибудь другую залу в главном здании?
– Это уже сделано, – ответил старик, приветливо указав на лестницу, и сейчас же начал по ней подниматься.
– Каков чудак! – воскликнул дядя, когда мы направились следом за старым слугой.
Мы проходили по длинным коридорам с высокими сводами, и колеблющееся пламя свечи Франца бросало странные отблески во мраке. Колонны, капители и пестрые арки представали перед нами иногда, словно паря в воздухе. Наши длинные тени двигались за нами, как какие-то великаны, и старинные портреты на стенах, по которым они скользили, казалось, дрожали, колебались, и голоса, словно доносящиеся оттуда, угрожающим шепотом врывались в отголоски наших шагов: «Не тревожьте нас, не тревожьте волшебное пламя, что покоится в этих старых камнях!»
Когда мы благополучно миновали анфиладу холодных мрачных комнат, Франц открыл, наконец, залу, где в камине ярко пылал огонь, приветствуя нас своим веселым треском. Как только я вошел туда, мне стало намного легче, но дядя остановился посреди залы, осмотрелся вокруг и сказал очень серьезным, почти торжественным тоном:
– Так это здесь должна быть зала суда?
Франц, который высоко поднял свечу, так что мне бросилось в глаза светлое пятно величиной с дверь, выделяющееся на темной стене, сказал глухим, полным скорби голосом:
– Здесь ведь тоже когда-то судили!
– Что с тобой, старик? – воскликнул дядя, быстро сбрасывая шубу и подходя к камину.
– Это я так, – проговорил Франц, зажег свечи и открыл соседнюю комнату, которая к нашему приезду была уютно обустроена.