Зловещий гость

Мой дядя всегда высмеивал передо мной пасторали, любовные драмы и детский самообман, но все же я замечал, что ни одной женщине не удалось запасть мне в душу так глубоко, как баронессе. Я видел и слышал только ее, но отлично понимал, что было бы безумием отважиться на какую бы то ни было интригу, но также я находил невозможным молиться и восхищаться издали предметом своей нежной страсти, словно влюбленный мальчишка, – за это мне и самому было бы стыдно. Приблизиться к дивной женщине так, чтобы она даже не заподозрила то, что я чувствую, упиться сладким ядом ее взглядов и голоса и потом, вдали от нее, долго, быть может, всегда носить ее образ в своем сердце – вот чего я желал и что мог сделать. Эта романтическая и даже рыцарская любовь, пришедшая ко мне бессонной ночью, так меня взволновала, что я произнес вслух возвышенную, поэтическую речь и, наконец, жалобно воскликнул: «Серафина! Серафина!» – так что мой дядя проснулся и крикнул:

– Тезка! Ты, кажется, грезишь вслух! Делай это днем, а ночью не мешай мне спать!

Я забеспокоился, что старик, который уже прекрасно заметил мое возбужденное состояние, вызванное присутствием баронессы, услышал ее имя и теперь начнет нападать на меня со своими саркастическими замечаниями, но на следующее утро он сказал только, входя в зал суда:

– Дай бог всякому достаточно разума и старания, чтобы делать все хорошо. Плохо, когда люди становятся трусами и поступают по принципу «и нашим, и вашим».

Потом подсел к большому столу и сказал:

– Пиши, пожалуйста, четко, милый мой тезка, чтобы мне легко было читать.

Глубокое уважение и даже детское благоговение, которое выказывал барон моему дяде, выражалось во всем. За столом он должен был сидеть рядом с баронессой, чему многие гости завидовали, меня же случай забрасывал то туда, то сюда, но обычно моим обществом завладевали два офицера из соседнего гарнизона. Они рассуждали обо всем веселом и новом, что там случалось, и при этом много пили. Так я много дней сидел далеко от баронессы, на другом конце стола, но наконец случай приблизил меня к ней.

Когда однажды распахнули двери столовой перед собравшимся обществом, компаньонка баронессы, уже не очень молодая, но недурная собой и неглупая, завела со мной разговор, который ей, по-видимому, нравился. По обычаю я должен был предложить ей руку и проводить к столу и очень обрадовался, когда она села совсем близко от баронессы, которая приветливо ей кивнула. Всякий поймет, что слова, которые я произносил, предназначались не столько моей соседке, сколько самой баронессе.

Быть может, мое душевное волнение придавало особый смысл всему, что я говорил, но только девушка слушала меня все внимательнее и, наконец, была невозвратно увлечена в пестрый мир сменяющихся картин, которые я перед ней развертывал. Я уже упоминал, что она была неглупа, и потому вскоре наш разговор независимо от присутствующих за столом гостей, споривших о том и о сем, повернул в свое русло. Я прекрасно видел, что моя собеседница бросала баронессе многозначительные взгляды и что та старалась слушать нашу беседу. В особенности же это стало заметно, когда разговор коснулся музыки и я с величайшим воодушевлением заговорил об этом чудном святом искусстве, не умолчав о том, что, хоть я и посвятил себя сухой и скучной юриспруденции, я тем не менее довольно хорошо играю на фортепьяно, пою и даже сочинил несколько песен.

Закончив трапезу, все перешли в гостиную, куда подали кофе и ликеры, и я нечаянно, сам не знаю как, очутился перед баронессой, беседовавшей с моей фрейлейн[13]. Она тотчас заговорила со мной, но уже более приветливо, как со знакомым, причем повторила те же самые вопросы – как мне нравится в замке и так далее. Я ответил, что в первые дни страшная уединенность поместья и даже сам старинный замок очень странно на меня действовали, но в этом моем настроении было много прекрасного, и я бы только желал быть избавленным от участия в охотах, к которым не привык. Баронесса улыбнулась и сказала:

– Я могу себе представить, что дикая жизнь в наших мрачных хвойных лесах не может быть вам очень приятна. Вы музыкант и, если я не ошибаюсь, вероятно, также и поэт. Я страстно люблю оба эти искусства. Я сама немного играю на арфе, но вынуждена лишать себя этой радости в Р-зиттене, поскольку мой муж не хочет, чтобы я брала сюда инструмент, нежные звуки которого плохо сочетались бы с дикими криками и резкими звуками охотничьих рогов. О боже мой! Как желанна была бы для меня здесь музыка!