Зловредная жертва

Он аккуратно рассортировал тюбики и стал наносить на холст нервные, резкие штрихи простым карандашом, время от времени бросая острый взгляд на предмет слежения. Сегодня вдохновение явно решило осчастливить Костикова своим присутствием. Линии ложились точно такие, как и рисовало его воображение, рука словно потеряла свою земную сущность и жила отдельно от грубой физической оболочки. Сегодня ею управляли не мышцы и мозговые клетки, а нечто неземное и нереальное, то, что помогает рождению истинных шедевров живописи. Так, по крайней мере, хотелось думать Костикову.

Игорь надавил на тюбик с маслом и попытался выдавить колбаску цвета охры. Пробка из засохшей краски никак не хотела уступать дорогу живой, маслянистой субстанции. Наконец Игорь справился с непокорной охрой и взял в руки другой тюбик. Когда смешение красок на палитре заиграло нужным оттенком, молодой человек удовлетворенно вздохнул и бросил взгляд на дверь подъезда. Лицо его на мгновение потеряло одухотворенное выражение. Какой-то паршивец оставил дверь открытой, а Игорю необходимо было передать игру солнечных бликов на обшарпанной обивке именно закрытой двери.

Вдруг выражение одухотворенности покинуло его лицо уже не на мгновение.

– Черт, – выругался он, хлопнув ладонью себя по лбу, – идиот, художничек бездарный. Интересно, сколько раз мог Садиков выйти и зайти, пока я предавался экстазу живописи!

Он бессильно опустил руки. Досада на себя была так сильна, что вдохновение, печально побив крылышками у него над головой, упорхнуло к более беззаботному художнику. Уже не концентрируясь на создании монументального полотна, Игорь стал наносить мазки глядя более на дверь, чем на холст. Небрежно положенное масло не завершало набросок, а закрывало то, что так удалось художнику вначале, когда мысли о работе где-то блуждали.

Зато теперь даже напакостившая в подъезде кошка не могла укрыться от его зоркого взора. Каждый раз, когда отчаянно скрипя ржавыми пружинами открывалась дверь, сердце его подскакивало и приваливалось куда-то.

„Теряю форму, – с тревогой подумал Костиков, – обычное визуальное наблюдение, даже не за вооруженным до зубов киллером, а я дергаюсь, будто выслеживаю монстра из ужастика. Надо бы корвалолчику попить“.

Эту мысль он так и не успел оформить до конца. Взревели пружины-сигнализация, и осточертевшая обшарпанная дверь вытолкнула очередного жителя дома, некого Бориса Ильича Садикова.

Тот постоял немного, бросил взгляд на свой балкон и медленно, постоянно озираясь, подошел к группе бабушек, сидевших в тени деревьев за типичным дворовым комплектом из грубо сколоченного стола и пары скамеек под крышей-домиком. Такие конструкции обычно служат для забивания козла и ночных молодежных посиделок. В этом дворе столик оккупировали бабушки.

Садиков подошел к честной компании и, вежливо поздоровавшись, сел. Старушки помолчали немного, вспуганные редким посетителем, и затараторили опять, делясь друг с другом обидами, рецептами и болезнями.

„Какое счастье, что я выбрал место для наблюдения так близко, – порадовался Игорь, – а впрочем, я специально встал поближе к месту дислокации дворовых сплетниц. Просто не сразу сам это понял. Наверное, сработала сыщицкая интуиция“.

Дождавшись паузы, Борис Ильич глубоко вздохнул, издав при этом вопль раненого зверя.

– Тьфу, напугал, проказник, – отшатнулась от него Таиска, – я уж грешным делом подумала, что трамвай с рельс сошел.

– Шуткуете? – не принял тот шутливого тона, – а подруженька ваша, невинно убиенная, в морге морозится.

– Ох-ох-ох, – вздохнула Паша, – да мы и сами никак прийти в себя не можем, как глаза закрою – так и стоит она, бедолага. Черт еще меня, дуру, дернул на нее в смерти посмотреть! Любопытство, будь оно проклято! Раньше не больно-то и крыс боялась, а теперь как мыша увижу, так и на стол запрыгиваю, будто девочка юная. По ночам снится, как они, мерзавки, над подруженькой моей надругались, – низкий голос Паши стал высоким, монолог прервался, и бабушка уткнула лицо в длинные кончики платка.

– Да, – глубокомысленно изрекла Таиска, – жизнь – штука неожиданная. Сейчас вот сидим тут с вами, об Аське печалимся, а завтра в люк провалишься и сваришься, как молочный поросенок.

– Да уж, где-где, а в нашем Тарасове люков открытых поболе будет, чем во всем Поволжье, – подхватила разговор баба Аня, маленькая, аккуратненькая старушка в довольно стильных брюках.

– И куда только властя смотрют, – радостно поддержала ее Таиска.

Садиков, почувствовав, что нужный ему разговор покидает свое русло, вернул приятельниц к старой теме.

– Не власти ругать надо, это всегда успеется. За Асю заступиться надо. Загубили душу невинную супостаты, и в рестораны шляются.

– Да что ты, не слыхал? Модестку зарестовали. Получит свое, негодник, будет знать, как бабушек убивать.

– Это Модест. А сожительница его, Шурка? При жизни мытарила Асю нашу, без исповеди в могилу отправила. И жирует, на наследство зарится.

– Дак, говорят, не виновная она, один Модест бабушку придушил, – робко пискнула баба Ася.