Злые боги Нью-Йорка

Доктор Палсгрейв, морщась, провел рукой по губам.

– Анатомически тела птенчиков заметно отличаются от тел взрослых, и когда я не мог получать необходимый для изучения материал, то начал… впадать в уныние. Слишком многих я уже потерял, мистер Уайлд, и они ушли задолго до своего срока. Я не мог стереть бордели с лица Нью-Йорка, но пять лет назад мне показалось, что я нашел решение. Девочка, за которой я присматривал, умерла от порока сердца. Ее мадам, Шелковая Марш, спросила, не понадобятся ли мне останки, поскольку она сейчас стеснена в средствах и не может сама похоронить ребенка.

Доктор Палсгрейв возразил, что у него нет никаких прав на тело и что университет несомненно начнет задавать вопросы, если он проведет вскрытие там. Но Шелковая Марш легко справилась с затруднением. Он может вернуться сегодняшней ночью, в маске или под капюшоном. Она освободит место в подвале, расстелет там парусину и поставит стол. За все пятьдесят долларов. Доктор Палсгрейв может принести любые инструменты и оставаться там, сколько ему потребуется.

– Полагаю, когда вы предупредили мадам Марш, что вам потребуется избавиться от препарированных останков так, чтобы никто ничего не заподозрил, она предложила другой компромисс, – рискнул я. – Вы предоставляете экипаж – кто станет спрашивать доктора, – а она обеспечит грубую силу.

– Их звали Коромысло и Мозес, – ответил доктор Палсгрейв. – Они очень хорошо справлялись с погребением за пределами города. Это было доброе дело, мистер Уайлд, клянусь вам, доброе. Я наконец-то вновь мог заниматься исследованиями, а это немало значило для меня и для детей.

Так продолжалось пять лет. Когда птенчик-мэб умирал, доктора Палсгрейва вызывали обратно. Он платил свои пятьдесят долларов. Занимался делом своей жизни. Присматривал, чтобы детей похоронили, каждого, и никаких полумер. Когда ребенка укладывали в землю, доктор вслух благодарил его. В конце концов, эта могила была ничуть не мельче, чем у любого нищего. И все они служили доброму делу, искупая тем самым любой грех. Доктор Палсгрейв никогда в этом не сомневался.

Всего их было девятнадцать – следствия пневмонии, лихорадки, оспы и инфекций. И вот однажды, когда доктор Палсгрейв приехал в черном капюшоне, всем птенчикам приказали оставаться в своих спальнях, и он с Шелковой Марш пошел отнести тело Лиама в подвал. Когда они вошли в комнату, та походила на бойню.

– Лиам страдал от больных легких, – пояснил доктор Палсгрейв, – и я проводил алхимические эксперименты с использованием крови. Я все еще этим занимаюсь. Результаты…

Он умолк, на мгновение уйдя в себя, в мучительную надежду, потом вновь вернулся на землю.

– Не важно. Я просил мадам Марш – если несчастный ребенок не оправится – немедленно сообщить мне о его смерти, чтобы я успел выкачать кровь. Есть французские исследования, которые позволяют предположить, что в крови содержатся частички металла, и я хотел посмотреть, смогу ли перегнать кровь и выделить их эссенцию. Идея очистки крови весьма многообещающая… Когда мальчик умер, меня уведомили, я поспешил в бордель и выкачал кровь несчастного ребенка в таз. Я так торопился, что проделал все прямо в его комнате, а не в подвале. Но потом я обнаружил, что забыл в экипаже резервуар, в котором собирался везти кровь. И поспешил обратно.

– Когда вы вышли из комнаты, там было темно, – заметил я. – Почему?

Изумление и страх соперничали друг с другом за его лицо.

– Откуда вы узнали? Я забрал лампу с собой. Наверху я старался быть как можно осмотрительнее, всякий раз, когда мне приходилось заниматься своими исследованиями поблизости от других детей. Я вернулся через три минуты, но…

– Но вы вошли в бойню. Кто-то раскрыл вас, кто-то разлил повсюду кровь.

– Мадам Марш едва не закричала, и боюсь, я сам пережил несколько минут учащенного сердцебиения.

Доктор Палсгрейв с сожалением ущипнул себя за нос.

– Возможно, это сыграло свою роль в моих последующих действиях. Мы проследили отпечатки ног до другой спальни и нашли там открытое окно и самодельную веревку. Мадам Марш приказала мне избавиться от тела, не проводя с ним никаких процедур, и потребовала, чтобы я помог ей оттереть пол от крови. Коромысло и Мозес были в доме через двадцать минут.

– Но вы восстали.

– Я не мог на это пойти, – напряженно ответил доктор, стискивая на колене кулак. – Потратить впустую оболочку ребенка. Кровь пропала, и мне была нужна селезенка. Мне жаль, что я тогда сказал вам про крыс. Я потребовал доступ к подвалу. Сначала Шелковая Марш отказала. Но потом я сказал, что если она не даст мне десять минут, я больше никогда не открою ее дверь, наше соглашение будет расторгнуто, раз и навсегда, – и тогда она согласилась.

– Продолжайте.

Губы доктора Палсгрейва скривились, пряча нечто горькое, болезненное и утомительное.